— Порокамиnote 41 их ввек не возьмешь. Вот хода потаенные: один под Волховом с Тайничной башни идет, а этот тайник в земляной город с Климентовской. Тут колодцы тайные, а здесь погреба… Вот и рассуди, Труфан Федорович, разве свеям такой город взять!
— Об этом и думки у меня нет, чтоб свей город взяли, — спокойно ответил Амосов, свертывая пергамент.
— То-то, Труфан Федорович, не взять свеям Ладогу!.. — Посадник положил обратно в ларец чертеж, прикрыл крышку и обратился к Амосову. — Я, Труфан Федорович, часто тебя в непогодушку вспоминаю. Жизнь ведь у тебя вся на море прошла. Жалко небось потерянные годы?
— Снова жизнь начинать — на море пошел бы! — твердо ответил Амосов. — Мне сроду в морском ходу любо.
— Так-то так, да ты, Труфан Федорович, все в нехоженые земли уплываешь, за тридевять морей да за льды ходячие. А кому нужны труды твои да тяготы несказанные? Разве ближе промыслу нет?
Труфан Федорович встрепенулся, глаза его сверкнули задорно, по-молодому.
— Расскажу тебе я, Никита Афанасьевич, притчу одну про кормщика-новгородца Ивана Гостева-сына. С моим отцом в одно время плавал, брательниками были.
Амосов откашлялся, расправляя усы.
— Вот слушай. По слову Великого Новгорода ходили промысловые суда в дальние концы Студеного моря-океанаnote 42.
Кормщик Иван Гостев-сын правил свои лодьи дальше всех, и достиг он Нехоженой Земли. Этот берег он полюбил и в губе поставил избу. А урочная ловецкая пора отойдет, и Гостевы лодьи правят обратный путь.
Сдаст Гостев товар Великому Новгороду, помолится в соборной Софийской божнице, и опять побежали лодьи в край Студеного моря, в Гостево становище.
Сорок лет ходил Иван Гостев своим неизменным путем в дальний берег. И тут пало ему на сердце сомнение: «Зачем хожу в этот удаленный берег? Кому нужны несчетные версты моих походов? Найду берег поближе, будет путь покороче».
В смятении стоит Иван Гостев у кормила лодейного. В парусах свистит шелоникnote 43. Рядами и грядами набегает морская волна. И видит Иван Гостев: чудная жена, одетая в багряницу, стоит у середовой мачтыnote 44 и что-то считает вслух, и счет свой вписывает в золотую книгу.
«Кто ты, госпожа? — ужаснулся Гостев. — Что ты исчисляешь и что пишешь в книгу?»
«Я премудрость божия, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского ходу. У меня измерены все твои пути. Каждая верста морских походов сочтена и вписана в книгу жизни Великого Новгорода».
«Ежели так, — воскликнул кормщик Гостев, — то и в более далекий край пойду и пути свои удвою!»
— Так и я, — закончил Амосов, — ежели надобно, за тридевять земель пойду, не откажусь.
— Уговорил, уговорил, Труфан Федорович! Ты, как старый ворон, даром не каркнешь. Знаю, большое дело делаешь, я ведь в шутку.
Посадник широко зевнул и лениво перекрестил рот. Пошарив на груди, он поднес ко рту серебряную свистелку.
— Боярыню покличь, — велел он появившемуся слуге.
Мягко ступая, из соседней горницы вошла полногрудая, высокая женщина. Она была совсем молода и казалась дочерью посадника.
— Татьянушка, голубушка, — стал жаловаться жене боярин, — разморило меня, в сон так и клонит, сил нет терпеть. Вели мне постель приготовить,, да и гостюшке нашему Труфа-ну Федоровичу, чай, надобно бы соснуть.
Он посмотрел на Амосова одним глазом, другой уже не в силах был открыть.
— Никита Афанасьевич, — певучим голоском отвечала хозяйка, — как же спать? Запамятовал небось, сегодня ведь гости у нас да скоморохи.
— Ну-к что ж? Потешься, Татьянушка, а я сосну. Гостям-то скажешь: хозяин, мол, все ходит с дозором — городище от свеев блюдет.
«Старый хочет спать, а молодая играть», — подумал Амосов.
И, желая услужить молодой хозяйке, вслух добавил:
— И я посмотрю скоморохов, боярыня. Покличь, как придут. — Мореход учтиво поклонился хозяйке.
— Да здесь ведь, Труфан Федорович, гостей принимать будем, здесь и скоморохам место.
Боярыня вышла готовить мужу постель. Вскоре ушел и воевода.
Амосов, оставшись один, подошел к небольшому поставцу из карельской березы. Поставец был покрыт алым суконным завесом с зеленой атласной кромкой.
Отдернув завес, Труфан Федорович взял с полки одну из книг и углубился в чтение. Он не заметил, как слуга внес серебряную жаровню, украшенную затейливым узором. Ароматный дымок струйками поднимался над жаровней, расплываясь по горнице.
* * *
Скоро час, как в хоромах ладожского воеводы пируют гости под песни и пляски скоморохов. Сейчас идет представление в лицах. Один из балагуров, переодетый в женское платье, играет жену богатого, но старого купца Терентьища. Молодая и приветливая Авдотья Ивановна раскапризничалась. Она жалуется мужу на здоровье — болит у нее и тут и здесь. Авдотья Ивановна требует, чтобы муж скорее шел искать лекарей.
Богатый купец Терентьище очень любил жену и слушался ее. И сейчас, взяв деньги, он отправился в Новгород искать лекарей и встретил скоморохов. Скоморохи окружили Терентьища и стали спрашивать его, почему он грустный. Один из скоморохов играет на гуслях, другой поет веселые песенки.
Терентьище рассказываете болезни своей жены Авдотьюш-ки. Волхвы предлагают вылечить ее. Они приказывают Те-рентьищу взять дубинку и влезть в мешок. Ухватившись за концы, все, охая и кряхтя, потащили мешок с купцом к нему домой — в Юрьевскую слободу.
Встретив Авдотью Ивановну, они передали ей последний привет от Терентьища и рассказали, что муж ее лежит мертвый и вороны выклевали ему глаза. И жена вдруг преображается: куда делись скука и болезнь. Она весело смеется, радуется, что избавилась от постылого мужа. На радостях угощает скоморохов вином и миндальными орешками и просит спеть песню про старого мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76