Она навсегда сохранит в душе облик Жана Лафита, его вдохновенное лицо, темные как ночь глаза, копну волос, его рубашку из черного шелка и золотую цепь, его крепкие руки, которые обнимали ее, и поцелуй, который он ей подарил. Хулиана не могла найти утешения в слезах. Девушка давно выплакала все свои слезы, никогда в жизни она не плакала так много, как в те дни.
Стоя у окна, Хулиана смотрела на море и молча пыталась преодолеть разрывавшую ее сердце боль, как вдруг почувствовала чье-то присутствие. Это была мадам Одиллия, прекрасная как никогда, в платье и тюрбане из белого льна, с рядами янтарных ожерелий на груди, тяжелыми браслетами и золотыми кольцами в ушах. Королева Сенегала и дочь королевы.
— Ты влюбилась в Жана, — спокойно сказала она, впервые обращаясь к девушке на «ты».
— Не беспокойтесь, мадам, я никогда не встану между вашей дочерью и ее мужем. Я уеду, и он забудет меня, — пообещала Хулиана.
— Зачем тебе рабы?
— Чтобы освободить их. Вы ведь поможете им? Я слышала, квакеры защищают рабов и помогают им перебраться в Канаду, но я не знаю, как с ними связаться.
— В Новом Орлеане есть много свободных негров. Твои рабы смогут найти работу и жить в городе, а я помогу им устроиться, — предложила королева.
Она помолчала, внимательно разглядывая Хулиану своими ореховыми глазами, перебирая янтарные бусины, подсчитывая, размышляя. Наконец ее суровый взгляд немного смягчился.
— Хочешь увидет Катрин? — глухо спросила Одиллия.
— Да, мадам. И еще мне хотелось бы увидеть малыша, чтобы запомнить обоих, так мне будет проще представлять Жана счастливым, когда я стану жить в Калифорнии.
Мадам Одиллия провела Хулиану в другое крыло дома, такое же чистое и уютное, как остальные комнаты, в которое она поместила своего внука. Детская напоминала комнату маленького европейского принца, если не считать вудуистских амулетов для защиты от дурного глаза. Завернутый в кружевные пеленки Пьер спал в бронзовой колыбельке, которую качала молодая полногрудая негритянка с усталыми глазами, а маленькая темнокожая девочка обмахивала младенца опахалом. Одиллия откинула москитную сеть, и Хулиана склонилась над колыбелькой, чтобы посмотреть на сына своего любимого. Малыш был очарователен. Девушка видела не так много младенцев, но этот показался ей самым прелестным на свете. Одетый в одну лишь распашонку, он лежал на спине, раскинув ручки и ножки, и крепко спал. Мадам Одиллия жестом позволила ей взять ребенка на руки. Как только Хулиана прижала малыша к груди, прикоснулась губами к его почти лысой головке, увидела его беззубую улыбку, потрогала тоненькие пальчики, придавивший ее душу тяжкий черный камень начал уменьшаться, отпускать, исчезать. Девушка принялась осыпать поцелуями голенькие ножки младенца, его животик с едва зажившим пупком, потную шейку, и из глаз ее хлынули потоки жарких слез. Она плакала не от ревности, а от нежности, внезапно охватившей все ее существо. Бабушка положила Пьера в колыбель и жестом приказала Хулиане следовать за ней.
Оставив позади дом и сад, заросший олеандрами и апельсиновыми деревцами, женщины вышли на берег, где уже поджидала лодка, чтобы отвезти их в Новый Орлеан. Миновав центральные улицы, они вышли на кладбище. Частые наводнения не позволяли хоронить мертвецов в земле, и кладбище походило на целый город склепов и мавзолеев, украшенных мраморными статуями, ажурными решетками, куполами и башенками. Чуть в стороне Хулиана увидела ряд совершенно одинаковых зданий, высоких и узких, с двумя дверьми, впереди и сзади, и одним окном с каждой стороны. Такие строения называли «построенными на выстрел», поскольку пуля, влетевшая в парадную дверь, вылетала из противоположного входа, не задев стен. Мадам Одиллия вошла, не постучавшись. Внутри возились детишки разных возрастов под присмотром двух женщин в полосатых передниках. Дом наполняли амулеты, флаконы с целебными снадобьями, засушенные травы, свисавшие с потолка, деревянные фигурки, утыканные гвоздями, маски и множество других предметов, связанных с культом Вуду. Пахло чем-то сладким и терпким, вроде патоки. Кивнув женщинам, мадам Одиллия провела Хулиану в маленькую боковую комнату. Там очень смуглая худая мулатка с глазами пантеры, блестящей от пота кожей и волосами, заплетенными по меньшей мере в сотню косичек и украшенными разноцветными ленточками и бусинками, кормила грудью новорожденного младенца. Это была знаменитая Мари Лаво, жрица, которая по воскресеньям плясала с рабами на площади Конго, а во время тайных церемоний в лесной чаще впадала в транс и вызывала богов.
— Я привела ее, чтобы ты сказала, она ли это, — сказала мадам Одиллия.
Мари Лаво поднялась и подошла к Хулиане, прижимая к груди ребенка. Еще в юности она дала зарок каждый год рожать ребенка, и теперь их у нее было пятеро. Мулатка приложила ко лбу Хулианы три растопыренных пальца и впилась взглядом в ее глаза. Девушка содрогнулась всем телом, словно в нее попала молния. Прошла минута.
— Это она, — сказала Мари Лаво.
— Но ведь она белая, — возразила мадам Одиллия.
— Говорю тебе, это она, — повторила жрица и развернулась, давая понять, что аудиенция закончена.
Хулиана и королева Сенегала вновь пересекли кладбище и Оружейную площадь и вышли на берег, где, покуривая сигару, терпеливо ждал гребец. На этот раз он повез женщин к болотам. Вскоре они попали в лабиринт заболоченных каналов, лагун и островков. Тоскливый пейзаж, запах трясины, крики птиц, кайманы, внезапно всплывавшие за бортом лодки, — все это заставляло сердце трепетать в предчувствии опасности и тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127