И зачем, черт побери, вы сказали мне, что Эндрю – сын Генриетты?
Доминик, прищурившись, взглянул на головку с упрямым подбородком – выражение лица Кэтрионы ничуть не изменилось.
– Сара покинула Дуначен в четырнадцатом году, как раз во время летней победы. Эта женщина не любила горы, она была истинной англичанкой, и ей не нравилось жить со старым мужем. Поэтому она уехала в Эдинбург. Я думаю, тогда она уже носила дядиного ребенка, но еще не знала об этом, а потом уже не могла сказать никому.
– Но почему?
– Не успела она доехать до места, как через два дня дядю хватил удар; позже ему полегчало, но говорить он уже не мог. Когда его спрашивали, известить ли Сару, он только качал головой и ревел, как бык. До конца дней он не желал поддерживать с ней никаких связей, да и она тоже к этому не стремилась. Он умер месяц назад и перед смертью не позволял нам даже упоминать о ней.
Кэтриона очень волновалась – это было видно по тому, как дрожал ее подбородок.
– Как вы узнали, что у Сары есть ребенок? – спросил Доминик.
– От кондитеров из Эдинбурга. Они приезжали к нам перед похоронами готовить десерт, и кто-то из них сказал, что у жены помещика Сары родился мальчик и его нарекли Эндрю. Это было весной пятнадцатого года. С тех пор ребенок жил в приюте «Души милосердия». Я отправилась на розыски, но когда приехала в Эдинбург, Сара уже умерла, а в «Душах милосердия» мне сказали, что это ребенок Генриетты.
– А что сказала моя жена о младенце – что это проказы эльфов?
– Генриетта не отрицала, что это ее ребенок, но я знала, что она говорит неправду – мальчик был темноволосый и голубоглазый. Перед самой смертью она призналась, что существуют важные бумаги, дневники Сары и документы на Эндрю, из которых станет ясно, кто он есть на самом деле. У меня нет на них легального права, зато вы, как муж Генриетты, можете потребовать передачи ее вещей вам и удостоверить, что Эндрю законный наследник Глен-Рейлэка.
Доминик с изумлением слушал столь странное повествование.
– Так ради этого вы решили использовать меня? Поэтому я должен ехать в Эдинбург? Вызволять бумаги Сары и в конечном счете подтвердить, что у Генриетты не было приблудного ребенка?
Кэтриона кивнула.
– Но какого дьявола вы сразу мне не сказали?
– Узнай вы сразу, что Эндрю не ваш сын, вы бы не согласились, поехать со мной.
Доминик недовольно нахмурился:
– Понятное дело, вы представляли, что такому аморальному типу, как я, недоступны тонкие чувства и он никуда не поедет просто ради того, чтобы восстановить справедливость.
– Я так думала, – сказала Кэтриона.
От прилива крови на лице ее зажегся румянец, глаза заблестели.
Доминик отвернулся, чтобы солнце не попадало в глаза.
– Вы позволите мне покинуть вас ненадолго? – наконец сказал он. – Мне нужно подумать обо всем этом.
Не оглядываясь, он быстро удалился через террасы старого английского сада, где деревья словно распахнули ему свои объятия, когда он ступил под их сень.
Кэтриона неподвижно наблюдала за тем, как он уходит. Когда Доминик исчез из виду, она опустилась к подножию памятника Боцману, и высокая трава скрыла ее с головой. «Ох уж эта мне смышленая малышка Кэтриона! – часто повторяла ее нянька Магейд. – Она не сделает много ошибок в жизни, но те, которые совершит, будут очень большими».
Предсказания сбылись. Она совершила несколько ошибок подряд, и все они оказались грандиозными. Мелочи были отработаны до совершенства, но весь проект рухнул, поскольку теперь, после того как она открыла ему правду, Доминик Уиндхэм никуда не поедет, и одной ей не добыть бумаг Генриетты, без которых она не сможет бороться за права Эндрю. Доказательства мог достать только Доминик Уиндхэм, мужчина, которому она только что отдала свою невинность.
Нужно ли обещать ему выйти за него замуж, чтобы заставить его поехать в Эдинбург? Кэтриона горько усмехнулась. Старая Магейд не зря говорила про большие ошибки – Доминик Уиндхэм, как выясняется, не очень годится в мужья!
Небольшая рощица закончилась у садовой стены, и Доминик, присев, привалился спиной к теплому камню. Прикрыв глаза, он стал думать о Кэтрионе. Она использовала его так же, как те лондонские леди, но от них он другого и не ждал – то были равные сделки. С Кэтрионой все обстояло по-другому. С ней он предавался любовным утехам как с настоящей возлюбленной, искренне, страстно. И что получил в результате? Лучше всего ему уйти он нее, вернуться в Лондон, к своему приятелю и к их совместному безрассудному проекту, чтобы продолжить его, невзирая на смерть Генриетты, – может, в этом случае хоть Стэнстеду улыбнется счастье. Пожалуй, он бы так и сделал, если бы не одно немаловажное обстоятельство – Джерроу Флетчер замыслил убийство.
Доминик поднял сучок и нарисовал на земле маленький кружок. Генриетта – корень всех проблем. Еще тремя кружочками он обозначил Розмари, Сару и Кэтриону – женщин, так или иначе соприкасавшихся с его женой, затем нацарапал линии, соединяющие их с Генриеттой. Получилось что-то вроде колеса со втулкой и отходящими от нее спицами. Четыре женщины, встретившиеся в Эдинбурге, и два рода, чьи судьбы переплелись. Из рассказов Калема он составил некоторое представление о шотландской линии, родословную Ратли и Стэнстеда знал лично. Остальное только что дополнила Кэтриона.
Теперь перед Домиником лежали два генеалогических древа, начертанных им на земле обломком сучка. Английскую ветвь возглавлял герцог Ратли со своими двумя детьми: дочерью, леди Мэри, и сыном, лордом Стэнстедом. Мэри долгое время была замужем за потомком старинного рода Глен-Рейлэка, недавно умершим помещиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111