Слова Данте острым ножом полоснули по сердцу, и Клаудия отшатнулась, как будто он ударил ее.
– Ты не прав! Гай любил меня!
– Я прав, как никогда, – хрипло промолвил Данте. Они достигли упавшего дерева, и он остановил лошадь. – В Лонсдейле ты вела уединенную жизнь, и ничего не знаешь о внешнем мире. Тем более о мужчинах. Ты должна доверять мне – поверь, я разбираюсь в этих вопросах лучше. Я твой брат и все, что ни делаю, делаю ради твоего же блага – в отличие от таких типов, как Монтегю, который просто использовал тебя.
– Я вела не такую уж уединенную жизнь, как ты думаешь, – резко произнесла Клаудия. – Дядя Лоренс часто приглашал в гости своих придворных друзей. Когда я с ними познакомилась, то поняла, что надо держаться от них подальше. Ты считаешь, что Гай ничем не отличается от тех аристократических выродков, которых ты знаешь, хотя никогда с ним не встречался. Поэтому я не могу уважать твое суждение о нем – так же, как и твое решение оставить меня в Лонсдейле на пять лет.
Опомнившись, Клаудия замолчала, но было уже слишком поздно. Она не хотела обижать Данте, но запальчивость завела ее слишком далеко. В глазах его наконец появилась жизнь, но этот огненный, бурлящий гнев, которым горел теперь его взгляд, пугал Клаудию даже больше, чем прежние холод и отстраненность.
– Я не собирался держать тебя в Лонсдейле столько лет, – произнес он, сдерживая ярость. – Лоренс согласился отправить тебя в монастырь, как только я пришлю ему золото, которое требует любая богатая обитель от вновь постриженных монахинь. Год назад я послал ему эти деньги – вернее, епископу Жермену, который пообещал мне все устроить. Я написал тебе тогда письмо, в котором объяснял мое решение, но Жермен сказал, что это письмо должно стать последним, поскольку ты теперь будешь далека от мирской жизни.
Данте пристально смотрел на Клаудию, ожидая ее реакции, но она от потрясения не могла вымолвить ни слова.
– В тюрьме я сказал тебе, что у меня много врагов, – продолжал Данте, – и эти люди ждут не дождутся возможности отомстить мне. Монастырь – единственное безопасное место, где до тебя никто никогда не доберется.
Клаудия наконец обрела дар речи.
– А тебе никогда не приходило в голову, что я могу и не захотеть уходить в монастырь? – Она едва сдерживалась, чтобы не закричать. – Что я хочу выйти замуж и рожать детей? Что я хочу иметь семью?
Данте сжал губы.
– Я никогда не позволил бы тебе выйти замуж за английского лорда и рожать от него детей. Они вырастут и пойдут по стопам отца. В мире и так более чем достаточно этих английских выродков, и я не хочу, чтобы моя сестра увеличивала их количество.
– Значит, ты хочешь постричь меня в монахини вовсе не из-за моей безопасности, – Клаудию душил гнев. Данте всегда был единственным человеком, которому она верила без раздумий. А теперь выяснилось, что он собирался заточить ее в монастырь и забыть о ней навсегда. – Все дело в том, что ты не хочешь выдавать меня замуж за англичанина! Ты забыл, что сам – наполовину англичанин? Что ты служишь английской короне? Как ты можешь так ненавидеть эту страну и этот народ?
– Мой меч принадлежит Англии, но не мое сердце. А что касается крови в моих жилах, – Данте сумрачно прищурился, – наша мать, выйдя замуж, стала Кьявари. Наш род происходит от благороднейших патрициев Римской империи, и я не чувствую в себе ничего общего с англичанами.
Клаудия поняла, что ей не под силу переубедить брата. Что бы ни случилось с Данте за эти последние годы, изменения, произошедшие с ним, были слишком серьезны. Клаудия вспомнила, как неприязнь к дяде, который настраивал против нее своих людей, она переносила на любого, именующего себя англичанином. Только Гай научил ее, что не все уроженцы этой страны одинаковы. Его люди полюбили ее, и многие из них относились к ней так, как будто она уже была баронессой. Внезапно ее поразила мысль – она ведь никогда не ощущала себя одинокой в Монтегю! В первый раз за долгие годы к ней вернулось чувство родного дома!
Когда Данте предстал перед ней в темнице, она была слишком смятена, чтобы доверять своим собственным суждениям. Она доверилась брату и только теперь поняла, что совершила непоправимую ошибку. Клаудия была не в состоянии столь легко, как ожидал этого Данте, вытравить образ Гая из сердца и не желала остаток своих дней проводить в бесплодных догадках – что было бы, останься она в Монтегю, что, если брат все же солгал ей и Гай не верит в ее виновность. К тому же у Данте, должно быть, желание поместить ее в монастырь теперь только усилилось. Она больше никогда не увидит Гая.
– Подержи мою лошадь, – велел Данте, спрыгивая на землю и протягивая Клаудии поводья. Он подошел к краю дороги и обогнул рухнувшее дерево, тщательно изучая его со всех сторон. Заметив что-то на противоположной стороне ствола, он довольно улыбнулся, вернулся к лошадям и помог сестре спешиться. – Оставайся здесь. Я вернусь через несколько минут.
Клаудия при всем желании не смогла бы никуда уйти. От долгого пребывания в седле ее ноги дрожали и подкашивались. Сжав поводья в одной руке, другой она судорожно вцепилась в лошадиную гриву. Данте вновь вскочил на коня и пришпорил его. Скакун грациозным прыжком перемахнул через дерево. Лошадь Клаудии попыталась последовать за ним, и Клаудии пришлось изо всех сил натянуть поводья, чтобы удержать животное. Данте вновь появился из-за упавшего ствола, но на этот раз он шел пешком, неся в руке большую, полную листьев ветку.
– Я перепрыгну на твоей кобыле через дерево, – сказал он. – А ты пока сотри этой веткой наши следы, ведущие сюда от дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116