Затем Рамиэль предложил блюдо графине. Она тоже, с напускной серьезностью, взяла кусочек пахлавы. Наконец, Рамиэль сам взял печенье. И тут, не сговариваясь, они одновременно попробовали нежное лакомство.
Элизабет показалось, будто каким-то непостижимым образом они стали одной семьей. Эдвард был сиротой, и свекрови у Элизабет не было. Так же, впрочем, как и мужа.
— Какое вкусное печенье. А что еще едят в Аравии?
— Ягненка, — графиня изящно слизнула мед с кончиков пальцев, — плов из риса.
Рамиэль поймал ускользающий взгляд Элизабет.
— Голубиные сердца, приправленные вином и специями.
— У арабов должен быть большой запас голубей, — колко заметила Элизабет, — или же они обладают умеренным аппетитом.
Бирюзовые глаза Рамиэля полыхнули огнем. Он не мог оторвать от нее голодного взгляда мужчины, перед которым сидит очень соблазнительная женщина.
— Арабы известны своими аппетитами, так же, впрочем, как и пристойным поведением.
Элизабет, не удержавшись, весело рассмеялась.
Глава 17
Элизабет все еще находилась под впечатлением от умиротворенной обстановки в доме графини. Она улыбнулась Бидлсу одной из своих редких улыбок — открыто и радостно.
— Пришли, пожалуйста, Эмму в мою комнату.
— Мистер Петре сейчас у себя в кабинете, мадам. — Взгляд Бидлса был устремлен поверх ее головы. — Он просил, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь домой.
Это было, конечно же, глупо, но Элизабет испугалась. Ее пальцы судорожно сжали ридикюль.
— Спасибо, Бидлс. Скажи Эмме, что я сама переоденусь к ужину. Она понадобится мне позже, чтобы погладить красное атласное платье на вечер.
— Слушаюсь, мадам.
У дверей кабинета стоял Джонни. Его всегда открытое и живое лицо теперь ничего не выражало. От этого он казался старше… и меньше, чем когда-либо, походил на лакея. Поклонившись, молодой человек отворил перед Элизабет дверь. Его расторопность должна была порадовать ее — Джонни все лучше справлялся со своими обязанностями, но в тот момент Элизабет было не до него.
Она вошла в кабинет. За длинным столом из орехового дерева, за которым обычно собирались у Эдварда члены правительства, теперь восседал ее отец. По обе стороны от него расположились мать и муж. Все трое с одинаковым выражением на лицах. Дверь мягко захлопнулась за Элизабет.
Казалось, темная туча окутала кабинет. То ли надвигавшиеся сумерки создавали столь мрачное впечатление, то ли полированная поверхность стола, в котором отражались последние лучи заходящего солнца. Но Элизабет думала лишь о том, что ей понадобится вся ее воля и выдержка, чтобы не повернуться и не броситься вон из комнаты.
— Садись, Элизабет, — жестким голосом приказал Эндрю Уолтерс.
Мысленно подбадривая себя, Элизабет прошла по темно-малиновому ковру и опустилась на стул напротив отца.
— Здравствуйте.
Расписанные розами чашки из китайского фарфора уютно примостились на таких же блюдцах перед каждым из них. Элизабет оглядела кабинет в поисках столика для чая. В слабом свете заходящего солнца блеснуло серебро.
Ну разумеется, матери предоставят честь разливать чай. Поэтому и столик находился рядом с ней. Ребекка не предложила чашку дочери.
— Отец, вы должны сегодня выступать, что-то случилось? — спросила Элизабет, прекрасно понимая, что произошло, и чувствуя, как от страха у нее сводит живот.
От гнева глаза Эндрю, казалось, готовы были вылезти из орбит. Элизабет видела отца недовольным или презрительно-снисходительным, но еще ни разу ей не приходилось видеть его в ярости.
— Ты дважды танцевала с человеком, чье присутствие позорит любое приличное общество. Ты принимаешь у себя дома его шлюху-мать, а теперь идешь наперекор воли мужа и проводишь с этой чертовой сукой целый день! Где твое уважение к мужу?
— Эдвард не запрещал мне посещать графиню Девингтон, — спокойно ответила Элизабет. Но под столом она так сильно сжала пальцами свой ридикюль, что в нескольких местах прорвала ногтями шелк. Раньше отец никогда не употреблял подобных выражений в ее присутствии. — Он сказал, что я не должна принимать ее здесь, в его доме.
— Я запрещаю тебе танцевать с этим ублюдком и встречаться с его потаскухой-матерью! — Слова Эндрю разносились эхом, отскакивая от потемневших от времени ореховых панелей стен. — Теперь я достаточно ясно выражаюсь?
Элизабет смотрела в карие глаза отца, так похожие на ее собственные.
— Мне тридцать три года, отец, и я не позволю, чтобы со мной обращались как с семнадцатилетней девочкой. Я не сделала ничего плохого. — Она повернулась к мужу. — У тебя есть любовница, Эдвард. Сколько недель, а может быть, месяцев ты с ней спишь? Почему бы тебе не рассказать об этом моему отцу? Как ты смеешь обвинять меня в непристойном поведении?
— Я уже объяснял тебе, что у меня нет любовницы.
От сознания собственной правоты Элизабет уже смелее смотрела на всех троих.
— Я не совершила ничего плохого, но ведь мы собрались здесь не по этому поводу, не так ли, отец?
— Элизабет! — прикрикнула на дочь Ребекка. Но Элизабет проигнорировала мать, которая до сих пор так долго не уделяла ей никакого внимания.
— Ребекка сказала вам, что я хочу получить развод. В этом все дело, не так ли, отец?
Эндрю сидел, словно восковая статуя с посеребренными темно-рыжими волосами. И только его глаза горели зловещим желтым огнем.
— Репутация мужчины в первую очередь зависит от его семейного положения. Если он не может сохранить свой брак, ему никто не доверит управление страной.
Безрассудная ярость возобладала над здравым смыслом.
— Значит, ты не выступишь на моей стороне, хотя и мог бы это сделать, пользуясь положением премьер-министра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93