К чертям Сэвиджа, самодура не ублажишь.
Задрав подбородок, Тони достала из кармана тяжелый кошелек и бросила на стол.
— Можете думать, черт возьми, что угодно, можете верить мне или не верить, но гонку я все-таки выиграл, а это многого стоило. — И насмешливо добавила: — Здесь хватит расплатиться за ваш драгоценный фаэтон.
Сэвидж погасил сигару.
— Ты опять упустил главное, если вообще способен понимать. Ты рисковал лошадьми, не говоря уж о девушках. К счастью, лошади невредимы, чего нельзя сказать о дамах.
— Дамы, — сказала она, с насмешкой делая ударение на этом слове, — не получили никаких увечий, если не считать вывихнутых коленок. Думаю, не помрут!
И взгляд и голос Адама оставались ледяными:
— В отличие от тебя им приходится самим зарабатывать на жизнь. По крайней мере, неделю они не смогут выйти на сцену. — Он посмотрел на лежавший на столе кошелек. — Это спасет их от голода. Тони сердито поджала губы:
— Они пока еще могут зарабатывать, лежа на спине, болят одни паршивые ноги.
— Больше всего ненавижу в тебе твой снобизм, — процедил сквозь зубы Сэвидж.
Упрек больно уколол Антонию. Она знала, что Антони никогда не заплакал бы в присутствии Сэвиджа, однако обида сдавила горло. Чтобы удержать слезы, она пренебрежительно утерла рукой нос, размазав по лицу угольную пыль.
Сэвидж покачал головой:
— Два сопливых пижона рисуются друг перед другом, чтобы произвести впечатление на дам. Убирайся с глаз моих.
В этот самый час еще один юный пижон старался произвести впечатление на даму. Его королевское высочество находился в тесной карете, остановившейся у Марбл-хиллз. Прижавшись обтянутой в голубой атлас ногой к пышному бедру Марии Фитцгерберт, он гладил ее золотистый локон.
— Кисуленька, позволь мне остаться на ночь, а? — умолял он.
Кошечка прикинулась оскорбленной:
— Принц Георг, как вы можете позволить себе такое?
— Кисуленька, будь добра, не называй меня принцем Георгом. То, что я предлагаю, не оскорбление, а честь. Я окажу тебе честь своим телом, — нашептывал он, прижимаясь теснее и беря ее за руки.
— Это же брачный обряд. Умоляю, не надо осмеивать брак, Ваше высочество.
— Я не осмеиваю брак, Мария. Если было бы можно, я бы сделал тебя своей женой. У Марии подскочило сердце.
— Увы, Ваше высочество, нельзя. Уже поздно, мне пора.
— Не называй меня Высочеством, кошечка. Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости? Если не пускаешь в Марбл-хиллз, то хотя бы побудь немного здесь.
— Еще немножко, — уступила она. — Как вы хотите, чтобы я называла вас? Не могу же я просто называть вас по имени, это неуважение.
— Кошечка, мне не нужно твое уважение, мне нужно твое сердце, — пылко произнес он, обвивая ее талию и добираясь пальцами до ее соблазнительной груди.
— Можно звать вас Принни? — предложила Марин.
— О да, замечательно! Пусси и Принни! У меня для тебя маленький подарок. — Он достал медальон, сожалея, что это не драгоценные камни. — Прости мою сентиментальность, кисуленька, но ты знаешь, что завладела моим сердцем. Носи этот медальон как золотой символ твоей благосклонности ко мне.
— Вы оказываете мне честь, которую я не заслужила. Она подняла свои прелестные золотистые локоны, чтобы он мог надеть на шею маленькое сердечко. Он застонал от страсти, когда его пальцы коснулись ее теплого тела. Ей было не удержать его сильных рук. Он расстегнул верхние пуговицы платья и зарылся лицом в ее набухающие полушария. Мария понимала, что не может закатить сцену. Если только кучер и форейторы узнают, чем она занималась в карете, ее опозорят как шлюху.
— Принни, не надо! — прошептала она.
— Кошечка, надо, — хрипло пробормотал он, прижимая ее к спинке сиденья, держа в ладонях предметы ее гордости и требовательно целуя рот.
Мария задыхалась, чувствуя, что может не устоять перед его любовными ласками. Ею овладевало желание, и это было для нее новым приятным ощущением.
— Кисуленька, ты меня мучаешь. Только посмотри, что ты со мной сделала. — Он приложил ее руку к своему мужскому орудию.
Мария поразилась его твердости. Она попробовала его сжать, но оно было как камень. Внезапно она отдернула руку. Еще минута, и юбки будут задраны на голову, а это совсем не входило в планы Марии. Она застегнула пуговицы на платье и заплакала.
— Я позволила вам такие вольности, что краска стыда теперь не сойдет с моих щек. Я такая распутница, что теперь буду вам противна.
— Кисуленька, не плачь, ты разрываешь мое сердце. В тебе нет ничего распутного, любимая. Это я дурной и развратный.
Она позволила ему смахнуть с щек слезы и поцеловать на прощание. Хороший был вечер, решила она. Очень хороший вечер.
У Тони, наоборот, вечер был испорчен. Она сидела в ванне, смывая с рук и лица угольную пыль. Вспомнив, как осторожно Сэвидж переносил Анджелу и Долли, она прикусила губу. Он обращался со шлюхами как с дамами, а с ней, настоящей леди, обошелся как с прислугой. Особенно ее уязвило обвинение в снобизме. Оно было совершенно несправедливым, и виной всему был этот хам Бернард Лэмб. Он был воплощением зла. Она сердцем чувствовала, что это он повредил «Чайку» и был причиной гибели Антони.
Утирая слезы, она напустила в глаза мыла и разразилась бранью. Хорошо бы Бернард сегодня отдал концы от ушибов. Этот негодяй заслуживал смерти. Она принялась фантазировать, как убрать со своего пути этого страшного Бернарда Лэмба. Она могла бы снова стать леди… ну, может быть, не совсем леди, уж очень много такого она повидала в жизни, а, скажем, женщиной. Разве это не в тысячу раз лучше, чем быть леди?
Тони покраснела, потом гордо подняла голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166