— взмолилась Александра. — Только не отнимай его у меня!» Вдруг о каменные плиты храма что-то звонко стукнуло и покатилось.
— Простите великодушно, — прозвучал рядом мужской голос, — я выронил кольцо, оно укатилось в вашу сторону. Разрешите поднять.
— Конечно, извольте, — ответила Александра, отступая на шаг.
Молодой человек наклонился, поднял пропажу.
— Вот оно, — сказал он и раскрыл ладонь, на которой ярко заиграло в свете свечей обручальное кольцо.
— Благодарю вас, — прошептала княгиня, глядя в недоумевающее лицо молодого человека, а затем перевела взгляд на икону Богоматери: — Благодарю!
После окончания вечерней службы, она быстро вышла из Вознесенской церкви и через малое время уже вихрем влетела во флигель усадьбы Волховского.
— Ненилла! Пашку сюда! Живо!
Когда в комнату бочком проскользнул Пашка, она метнулась к нему, ухватила за отвороты кафтана и стала трясти его, как пыльный куль, высвобождая страшное напряжение, сводившее судорогой ее тело и душу.
— Где?! Где он?! Он жив? Скажи, что он жив!
Пашкина рыжая голова моталась из стороны в сторону, из горла вырывались странные булькающие звуки, глаза почти остекленели от страха.
— Матушка моя, да вы же его до смерти придушите, — пророкотала Ненилла, отрывая княгиню от Пашки и прижимая к своей мощной груди. — Говори, ирод, о чем спрашивают. Вишь, ее сейчас удар хватит!
— Дык… вы о ком? — пролепетал камердинер, с трудом пытаясь восстановить дыхание.
— Об Иване Федоровиче, болван! — прозвенел голос Александры.
— Дык… вроде жив.
— Что значит «вроде»! — опять взвилась княгиня. — Он ранен? Где он?
— Вы, барынька, сядьте, отдышитесь, — произнесла Ненилла, подводя хозяйку к креслу и бережно усаживая в него. — А ты, бессты-жой, докладывай как на духу, о чем тебя просют, — повернулась она к Пашке.
— Да что же это такое, — нервно одергивая кафтан, проворчат тот. — То ирод, то бесстыжий. Как же можно на человека напраслину возводить, разными нехорошими словами рут гать, когда я ни в чем не виноват. Из-за меня, что ли барин, с князем Голицыным хотел стреляться?
— Так дуэли не было? — с облегчением произнесла княгиня.
— Как не быть. Только стрельнуть они не успели. Вылетел на поляну важный генерал на лихом коне и заарестовал всех именем амператора-батюшки. Так-то. Тапереча Иван Федорович с князем Волховским в каземате прохлаждаются, участи своей дожидают, — перёг ходя почти на былинный лад, закончил свой рассказ Пашка.
— Что же ты меня о дуэли не предупредил, изверг ты рода человеческого? — уже спокойнее, но все еще с грозными нотками в голосе спросила Голицына.
— Я не шпиен какой-нибудь, — гордо выпятив грудь, ответил Пашка. — Мне барин строго-настрого запретил энти секретные сведения разглашать. Даже самым что ни на есть разближайшим людям, — виновато глянул он на Нениллу. — Только в случае смертельного исхода велено было вам письмецо доставить. И все.
— Где письмо? Отдай его мне, — потребовала княгиня.
— Это не можно, — отступил к двери Пашка, — раз Бог дал и все живы.
— Вот что, друг любезный, — уперев руки в могучие бока и наступая на Пашку, вступила в разговор Ненилла, — делай, что барыня велит. Отдай письмо, иначе не видать тебе меня, как своих ушей.
Угроза возымела действие. Пашка растерянно потоптался, похлопал себя по карманам, потом нехотя вынул из-за пазухи смятый конверт и протянул Ненилле, зачарованно глядя на ее румяные щеки и могучую грудь. Александра вскочила, выхватила письмо, чуть дрогнувшей рукой взломала красную печать и вынула небольшой листочек веленевой бумаги, на которой крупным, уверенным почерком было выведено лишь несколько строк: «Сашенька, вы самое неожиданное и прекрасное, что случилось в моей жизни. Я любил вас. Будьте счастливы.
Ваш Иван Тауберг». Александра прижала письмо к груди и расплакалась навзрыд, не стесняясь и не сдерживая себя. Тут же она оказалась в уютных объятиях Нениллы, которая принялась нежно поглаживать ее по голове и спине, шептать что-то бессмысленное и успокоительное. Слезы уносили тревоги и страхи, смывали тягостное ожидание несчастья и напряжение последних часов, оставляя после себя звенящую пустоту. И где-то в недрах этого пространства зародилось движение, еще не мысль, еще не чувство, скорее, предвкушение, неясное, робкое — тень надежды, что все в ее жизни будет теперь хорошо, все как-то устроится, главное, он жив, и он любит ее.
По вестибюлю послышались тяжелые шаги, позвякивание шпор, дверь в гостиную распахнулась.
— Батюшки святы, Иван Федорович! — радостно воскликнул Пашка.
Александра подняла глаза и в дверном проеме увидела Тауберга. Как листок, подхваченный бурным порывом ветра, она метнулась к нему, охватила руками, и новый поток слез хлынул из ее глаз. Тауберг несколько растерянно обнял ее вздрагивающие плечи.
— Что здесь произошло? — глянул он на камердинера.
— Так оне… это… о дуэли прознали, — смущенно ответил Пашка.
— Прознали, — недовольно повторил Иван. — Ладно, ступайте, оставьте нас одних.
Когда дверь за сей вездесущей парочкой закрылась, Тауберг подвел все еще всхлипывавшую Александру к дивану, осторожно усадил и сам устроился рядом.
— Александра Аркадьевна, — тихо позвал он, — дорогая, все завершилось благополучно. Князь Голицын жив и здоров.
Она подняла к нему заплаканное лицо с опухшими и покрасневшими глазами и носиком.
— Да какое мне дело до князя, — хрипловатым от слез голосом прошептала она. — Как вы могли так рисковать собой? Никогда, слышите, никогда так больше меня не пугайте. Себя не жаль, так хоть меня пожалейте.
Он промолчал, памятуя фразу Голицына при расставании:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29