» При безукоризненной репутации Колина и его умении манипулировать фактами и людьми, виноватой наверняка оказалась бы она.
Господи, как же она любит ощущение гладких клавиш под пальцами! Нет, Колин был не прав, утверждая, что она не знает, что такое страсть. Просто у них было различное понимание страсти — Колин видел ее проявление только через насилие, жестокое, грубое насилие.
От воспоминаний Лауру бросило в краску, такими постыдными они ей показались. Нет, их брак не распался, его просто не существовало. С первого дня их совместной жизни Колин поверг ее в состояние такого страха и униженности, что она, в конце концов, была вынуждена сбежать, чтобы элементарно выжить. Она думала, что это спасение, но с течением времени стала понимать, что по-прежнему находится в ловушке. Она никогда не освободится окончательно, пока не встретится с Колином лицом к лицу и не разведется с ним.
Это будет непросто, но она должна собраться с силами и выиграть эту битву за собственную жизнь любой ценой. Лаура не хотела сейчас думать об этом, вспоминать, но разве может она забыть, как начинала пульсировать жилка на виске Колина, когда он впадал в ярость, и это было первым признаком предстоящей вспышки жестокости и насилия. По сути, Колин был отъявленным трусом, поскольку только трус может использовать превосходство в физической силе, чтобы подчинить себе женщину.
Лаура не могла представить себе в этой роли Эвана Томпсона — чтобы тот поднял руку на женщину. Ей казалось, что он презирает людей подобных Колину. Она поймала себя на том, что начинает думать об Эване как о сказочном рыцаре, который появился в ее жизни, чтобы спасти от бед. Он всколыхнул ее разум и дух, привнес в ее жизнь спокойствие, с одной стороны, и странное возбуждение, с другой, поскольку при всей своей наивности она не могла не понимать, что природа их взаимного притяжения сексуальна.
Другими словами, правда состояла в том, что Эван ее притягивал. Ее женское начало, подавленное Колином, ожило и все настойчивее давало о себе знать. Ей нравилось просто смотреть на Эвана на его словно вырезанное резцом скульптора лицо, прямой нос, ровные широкие брови, чувственные губы, высокую широкоплечую и узкобедрую фигуру. Ей нравился звук его глубокого низкого голоса, поток силы и энергии, излучаемых им.
Представляет ли он, как действует на нее один только его взгляд? Но она не может поддаться своему чувству — слишком неподходящее время. Фактически она — замужняя женщина, пусть ее брак и горький фарс. Но ей так нравится, как он окликает ее со своего крыльца, увидев ее в саду. Ей нравится, когда их взгляды встречаются. После ледяной лазури глаз Колина блеск в темных бархатистых глазах Эвана согревал все ее существо…
Нет, она должна побороть свои фантазии. Пальцы Лауры забегали по клавишам, извлекая звуки, которые помимо ее воли складывались в слишком романтический ноктюрн Шопена.
Она играла не просто технично, она играла блестяще. Экспрессивно. Вдохновенно. Эван предполагал, что она хорошо играет, и все-таки недооценил ее талант. Его ввели в заблуждение ее хрупкость и уязвимость.
Он еще вчера хотел услышать ее игру, но решил не беспокоить в первый день, а сегодня просто не справился с любопытством и проскользнул в театр через боковую дверь.
Ноктюрн Шопена сменил этюд Рахманинова.
Лаура была настолько поглощена игрой, что не услышала тихий скрип двери у себя за спиной. Прекрасно. Эван так и хотел — чтобы она не знала о его присутствии. Он хотел послушать и посмотреть на нее, не вызывая в ней чувства неловкости и не нарушая ее вдохновения.
Он узнал все произведения, которые она играла одно за другим, кроме короткой маленькой композиции, сыгранной в самом конце. Печальная мелодия напомнила ему об отце, а потом в его голове родился образ маленькой птички, помещенной в клетку, которая неожиданно раскрывается, и птичка, расправив крылья, вырывается на свободу и взмывает в небо. Эван решил, что обязательно спросит у Лауры, кто композитор, а потом как-нибудь снова попросит сыграть эту вещь.
Эван пошевелился, и чары рассеялись. Лаура испуганно оглянулась.
— Лаура, это Эван. Прости, что напугал! — крикнул он.
Неужели же она так и будет жить в вечном страхе? Подавив приступ паники, Лаура встала, вглядываясь в темноту.
— Эван? Я не слышала, как ты вошел.
— Ты была полностью поглощена Рахманиновым. — Эван по проходу приблизился к сцене. — Хочешь услышать мое мнение?
— Мне надо позаниматься. Я совсем «заржавела».
— Ты была великолепна! А последняя композиция чуть не разорвала мое сердце. Я никогда не слышал ее раньше. Кто автор?
Сердце Лауры подпрыгнуло и затрепетало где-то в горле, когда она наблюдала, как он легко вскочил на сцену и приближается к ней. Спокойнее, спокойнее, мысленно призывала она себя.
— Что ты почувствовал, когда слушал эту вещь? — спросила она.
— Печаль, — ответил Эван, залюбовавшись розовым румянцем на ее скулах. — Но в конце эта печаль стала светлой и высокой, как будто душа устремилась на небеса.
Лаура резко вздохнула, пытаясь справиться с подступившими к горлу рыданиями.
— Как странно, что ты нашел именно те слова, которые выражают мои чувства. Я написала это на смерть моего отца. Хотела выразить всю мою любовь и печаль. Он был прекрасным человеком, лучшим из отцов. Если кто и заслуживает, чтобы увековечить его память в музыке, так это он.
О чем еще мог бы мечтать мужчина, подумал Эван. Каким-то образом слова Лауры, само ее появление вернули ему веру в жизнь. Он снова подумал о своем собственном отце.
— Я не знаю, что сказать, Лаура, — с чувством произнес он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40