Лаурина, — назвав ее ласковым именем, которое придумала Венетта, он поднял ее подбородок, — ты не должна ничего бояться. Ведь я буду все время лишь в нескольких шагах от тебя… ты же веришь мне, да? Ты же знаешь, что я никогда не попрошу от тебя ничего, что бы не жило в твоем сердце, что бы не ждало возможности вырваться наружу? Жизель в тебе и ждет только того момента, когда она сможет наконец предстать перед всеми балетоманами.
— Балетоманы… — повторила она. Лаури думала о тете Пэт, все мысли которой будут с ней в каждом движении ее танца… которая станет так гордиться ею, если в финале Лаури сумеет зажечь по волшебной искорке во всех, кто сейчас увидит ее.
Она смотрела Максиму в глаза, и робкая улыбка проступила на ее губах.
— Я рада, что вы будете наблюдать из-за кулис, синьор, — призналась она. — Я верю вам.
— Да, верь мне, — с глубоким чувством проговорил он и торопливо добавил: — Что бы я ни делал, я делаю в интересах твоего сердца.
Сказав это, Максим отступил на шаг и еще раз придирчиво осмотрел ее костюм, принадлежавший его бабушке.
— Идем, — он взял ее за руку, — пора занимать место перед открытием занавеса.
Лаури прошла за ним туда, откуда слышалась музыка. Ее сердце трепетало, ее бросало то в жар, то в холод от странного чувства нереальности всего происходящего.
Максим никогда не узнает, что в миг, когда смолкла музыка перед тем, как ей выбежать из домика Жизели, она вместо этого хотела броситься назад, в его объятия, чтобы остаться в них навсегда. Но когда эта мысль осенила ее, Лаури была уже на сцене «Феникса» и смотрела в темный зрительный зал с огоньками ламп у выходов.
И вот в напряженной тишине, откуда-то из-под ее будто невесомых пуант, поплыл трепетный звук, коснулся кончиков ее ступней и поднял ее над землей так, словно слева от балерины кто-то отпустил струну.
Струну самого сердца — поняла она, быстро оглянувшись на стоявшего за кулисами Максима. Он ответил ей своей сумрачной улыбкой, и Лаури почувствовала всей глубиной своей души, что должна отдать ему все, что он захочет от нее… как от балерины, но не как от женщины.
Возбуждение волной пробежало по залу, когда занавес опустился после первого отделения. Жизель, сойдя с ума от предательства возлюбленного, убила себя мечом Альберта. Когда занавес поднимется вновь, она предстанет девой, обратившейся в призрака, виллис, — потому что умерла, не излив своей любви.
Микаэль поймал Лаури в коридоре у гримерной.
— Милая! — Он ликуя поцеловал ее. — Нижинка, ты никогда не танцевала так, как сегодня! Моя милая колдунья, ты точно влюблена! Скажи, ты влюблена в меня?
— Микаэль, ты дурак… — выпалила она, не то смеясь, не то плача от нервного напряжения. — Мне нужно идти переодеваться…
— Лаури, ты изумительна. Все эти люди уже любят тебя так же, как я.
Обернувшись, она увидела, как сияют его глаза, и поспешно скользнула в гримерную, зная, что ее обострившиеся чувства только зажгут предстоящую им любовную сцену непосредственностью и искренностью. Господи! Она прислонилась к двери и пыталась перевести дыхание. Лаури испытывала дикое, странное, необъяснимое желание немедленно видеть Максима. И оно проникало в ее тело через каждую косточку болезненным ощущением собственной жизни.
В его венецианской башне она любила его, сама не зная этого. На острове, где оставалась Венетта, она узнала о его любви, в которой ей не было места.
Кто-то взялся за ручку с другой стороны, и она отскочила от двери. Это спешила ее так же тепло улыбающаяся костюмерша.
— Все только и говорят о балете! Директора так окружила публика, что я даже не решилась отвлечь его и подать то, что он выронил из кармана, когда вынимал платок, чтобы промокнуть лоб.
Лаури взглянула на маленький продолговатый конверт.
— Я передам ему. — Она взяла его в руки и машинально прочла адрес и имя адресата.
Это было ее имя!
Костюмерша болтала о том, как божественна она в этом костюме и венке из цветов… и вдруг, обернувшись на испуганный возглас Лаури, увидела, что она уже читает телеграмму.
— Синьорина, — в беспокойстве подбежала к ней костюмерша, — вам нехорошо?
Лаури застонала потрясенная, с глазами, полными тихих слез. Прошлой ночью тетю Пэт положили в больницу… и Максим скрывал от нее это потому, что сегодня она должна была жить только для его бесценного балета.
Она сложила телеграмму и, словно в трансе, покорно дала переодеть себя для финального акта этого балета, который значил для Максима больше, чем чья-либо жизнь. Снаружи в коридоре слышался торопливый шорох сатиновых пуант и шум шифоновых юбок — кордебалет спешил к сцене. Когда она, как обреченная на казнь, вышла к ним, все расступились, пропуская ее к Максиму. Никто не произнес ни слова, Лаури подала Максиму узкий конверт.
— Где ты взяла его? — Он с подозрением, мрачно посмотрел на нее так, словно полоснул лезвием.
— Он выпал у вас из кармана, и моя костюмерша подобрала его. — Ее голос был холоден, так же как и ее взгляд. — На конверте мое имя, и я прочла то, что в нем было.
— Дорогая…
— Нет, — она тонкой рукой указала на сцену, на зрительские ряды, на столпившихся танцоров, — вот все, что тебе дорого. Вот все, ради чего ты живешь, и бедам других людей не дозволено осквернять это. Я ненавижу тебя, Максим. Сегодня вечером я еду к тете Пэт, а не танцую!
— Я знал, что ты так отнесешься к этому. — Он увлек ее за собой в зеленую комнатку сбоку от сцены, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Взглянув на него, Лаури поняла, что он твердо и непреклонно решился на что-то.
— Не пытайся понять мои мотивы, — сказал он, — просто помни и верь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54