- Тебя кто за язык тянул? - досадуя, спросила у Фетисыча мать. -
Тебе кто велел лезть в эти гнезда? Темные, белые... Грамотей. Либо те-
бе куры докладывают, какие они яйца несут? Знахарь... Она своих кур
сроду не кормит. А мы вволю сыплем. Вот они и бегут на чужбинку. А ты
ей - яйца. И она взяла, бесстыжая. А ты вечно суешь свой нос куда не
просят.
Фетисыч все понял и молча убрался из кухни. Добро, что дом был не-
малый: три комнаты кроме кухни. Самая дальняя - его. В невеликой этой
комнатке стол да кровать помещались, на стене - красочный плакат улыб-
чивого мускулистого мужика с квадратной челюстью и короткой прической,
по фамилии Шварценеггер. Фетисыч когда глядел на него, то напрягался и
зубы скалил. Но на Шварценеггера он был не очень похож. Во-первых, де-
вять лет от роду. Во-вторых, стричься было негде. Отчим Федор мудрил
порою над ним с машинкой да ножницами, оставляя челку на лбу и голый
затылок. Получалось не очень внушительно: челка светлых волос, вздер-
нутый нос, круглый подбородок - далеко до силача. Но Фетисыч трениро-
вался. В школе на турнике подтягивался на пятерки целых шесть раз.
Через комнаты глуховато, но слышно было, как ругается мать:
- Это вы вчера рамы с медпункта пропили? Доумились?
- Разведка доложила?
- Доложила. Вот участковый прищемит - назад потянете. Курочат все
подряд. Все на пропой, на пропой. А нам край надо бы возле кухни за-
тишку постановить, как у кумы Таисы. В затишку - печку. Летом так рас-
хорошо, не жарко. И курник стоит раскрытый. Шифера бы листов пять или
досок, хоть горбыля. Люди во двор тянут, для дела, а ты...
- Пузырь поставь - и к тебе притянем.
- Да уж все растянули. Свинарник какой расхороший был, сколь шифе-
ру, сколь досок. А в клубе, говорят, и полов уж нет.
- Полов... Вспомнила. Уж потолки снимают.
- Либо Рабуны? Они же кухню строить задумали. Рядом живут. Хозяева.
А у нас курник раскрытый.
- Пузырь. И все будет! - оживился Федор.
- Да если в дело, я два поставлю.
- Это уже разговор.
- Бесстыжий... Для дома, для семьи, а ты готов...
- Это не разговор, - перебил ее Федор.
- Разговор, не разговор. Засели, как баглаи. Только и глядите, где
бы чего украсть и пропить. Нет чтобы на ферму прийти да женам помочь,
- корила Анна. - Бабы - в мыле, а мужики прохладничают.
- Вы задарма горбитесь - и мы пойдем рядом с вами. Коммунистический
труд? Пошли они.
- Вот и пошли... А водку кажеденно глотать...
Укоры были те же, что и вчера, и позавчера, и всю долгую осень.
А у Фетисыча уроки были сделаны, можно и в школу отправляться. Хоть
и рановато, но веселее там.
Через кухонную толкотню, где суматошилась мать, понемногу наливался
похмельною злостью отчим, и лишь кудрявая Светланка жила своей детской
счастливой жизнью. Через все это Фетисыч пробился быстро и выбрался на
волю.
Уже пошел декабрь, но долгая поздняя осень, словно грязная злая
старуха, бродила по хуторам. Низкие набухшие тучи, морося, ползли и
ползли, а то и висели над хутором, цепляясь сизым провисшим брюхом за
маковки старых груш. По теплу, по лету, хутор тонул в садах. Теперь же
через голые ветви все насквозь было видать: от далекого Заольховского
кута, который упирался в лесистое займище, до самого озера, с белым
песком на берегу, с желтыми камышами. Весь хутор словно на ладони: се-
рые нахохленные дома, сараи, базы, высокие сенники, просторные огоро-
ды. И тихо было на хуторе, пустынно: ни людей, ни машин. Одно дело -
зябкая слякотная осень; другое - работы нет. Свиней давно на мясоком-
бинат сдали, овец раньше продали, коров один гурт неполный остался.
Тут еще плотницкую да кузницу на зиму закрыли. А дороги развезло, и
хлеб печеный не возят. То хоть возле кузни да плотницкой с утра народ
толокся, на бригадный наряд в контору ходили, потом у магазина собира-
лись бабы да старики, ожидая хлеб. Нынче все по домам сидят.
От дома Фетисыча видна была и школа. Она лежала на въезде, вначале
длинной, через весь хутор, улицы, по которой стояли бывшие клуб, мед-
пункт, детский садик, почта, баня да магазины. Напрямую, дворами да
проулками, до школы можно было добраться в два счета. Но обычно Фети-
сыч не спешил, выходя на улицу главную, мимо подворья многодетного Ка-
пустина, где день и ночь мотались на веревке детские штаны да рубашки.
Фетисыч свистел, заложив пальцы в рот. И тут же во всех окошках появ-
лялись расплющенные о стекло ребячьи носы. Шестеро детей было у Капус-
тина. Старшей - девять лет, ребятам-двойняшкам - по восемь, дальше -
вовсе горох. Еще один свист раздавался возле дома Башелуковых, для
первоклассницы Маринки с прозвищем Кроха. И все. Башелуковы жили на
углу. Отсюда лежала по главной улице прямая дорога до самой школы.
За долгие годы улицу выездили, посередке тянулась глубокая лужа.
Старый брехун Архип божился, что в разлив в эту лужу из озера карась
заходит и можно его ловить. Лужа и летом не высыхала, зеленея. А уж
теперь словно море была, топя заборы. Правда, заборов на главной улице
почти не осталось. Дома казенные, брошенные, заборам ли уцелеть.
Всякий день на пути в школу Фетисыч наведывался в эти руины прошло-
го. Добро, что двери да окна в домах брошенных - настежь, а чаще -
чернеют пустыми глазницами.
В бывшем медпункте, где и теперь пахло лекарствами, Фетисыч садился
в высокое блестящее кресло. Оно вращалось. Крутнешься раз-другой - и
дальше пошел. Клуб еще год назад стоял на запоре. Нынче - все раскры-
то. Сцену разобрали, выдрали полы. Дед Архип ободрал дерматин с кресел
и шил из него чирики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13