Он был громче, чем рев шторма, трепавшего судно в тот безумный день, резче, чем удар молнии в грот мачту и раскат грома.
В тот день остановить его не смогли бы никакие силы неба или земли. Он взорвал королевский военный корабль, которым командовал капитан Эл Дридж, и даже внимания не обратил на то, что его собственное судно охватил огонь.
Люди Элдриджа отчаянно сражались, хотя понимали, что все они: и матросы его величества, и пираты — обречены. Ничто не могло уже снасти их ни от огня, ни от моря, ни друг от друга.
Пробиваясь к Элдриджу, Николас думал только об одном — успеть перед собственной смертью убить этого сукина сына. Но команда обступила своего капитана, защищая его. Ослепленный яростью, Броган, расчищая себе путь, взмахнул саблей — один из защищавшихся упал. Выхватив из его рук пистолет, Броган круто развернулся и выстрелил в первую попавшуюся на глаза синюю форму.
И в то же мгновение понял, что это всего лишь мальчик. Юнга лет десяти двенадцати. Он был слишком молод, чтобы знать разницу между отвагой и глупостью…
Броган почувствовал капли дождя на лице — ледяные, смертельно холодные, как будто кто-то ударил его по щеке из могилы.
Он вновь ясно увидел глаза мальчика, увидел, как тот падает.
Тогда он впервые понял, во что превратила его жажда мести. В бездушное животное. Лицо мальчика напомнило ему другие лица. Множество лиц. Множество жизней, которые оборвала его рука. И море кропи, пролитой за четырнадцать лет. А секунду спустя, раздался взрыв, и весь мир погрузился в темноту.
Очнулся он у Клэрис в Лондоне. В те дни не было газеты, которая не писала бы о его заслуженной смерти. Адмиралтейство скорбело по поводу гибели героического капитана Элдриджа и сообщило о том, что ненавистный Николас Броган мертв и покоится на дне моря. Вознаграждение за его голову так и не было выплачено.
Как только Николас достаточно окреп, чтобы встать с постели, он уехал из страны, бросив все — пиратство, Англию. Все. Даже пистолеты. Особенно пистолеты. Целых шесть лет он не прикасался к огнестрельному оружию. Он не хотел рисковать. Боялся снова разбудить в себе спящего зверя.
— Прислушайтесь к разумному совету, — бубнил Ману, — и возьмите с собой эту проклятую штуковину.
— Ману, для того, что я собираюсь сделать, мне нужен только нож, — медленно произнес Николас, — а я беру с собой несколько штук. Зачем мне еще пистолет? Я обычный плантатор, приехал в Йорк по делам. Кому я нужен? — Он выдавил из себя смешок и нервно погладил густую черную бороду. — Да и кто, черт возьми, сможет меня узнать? Большинство парней, которые меня знали, давно в могиле: Фальконер потонул вместе с кораблем, Спирса повесила его же команда, Блейк погиб в сражении с французами, Дэвисона вздернули по приговору суда.
— Именно это ожидает и вас, — не сдавался Ману. — Если хоть одна живая душа догадается, кто вы такой, то не успеете и глазом моргнуть, как вас повесят.
— Меня не схватят. — Губы Николаса сложились в слабое подобие сардонической улыбки. Он помолчал, потом, взглянув на мерцающие огоньки в домах на берегу, упрямо повторил: — Меня не схватят.
Глава 2
Единственный факел отбрасывал красные отблески на черные железные прутья камеры.
Броган со стоном закрыл глаза и перевернулся на бок, чтобы холодный каменный пол немного успокоил саднящую боль в щеке. Ему хотелось снова забыться, но боль билась в висках, в челюсти, в животе — повсюду. Он узнал резкий металлический привкус во рту — это была кровь. Его кровь.
Со всех сторон доносились звуки человеческих мучений — жалобные всхлипывания и стопы, не оставлявшие сомнения в том, где он находится.
Первоклассная работа, Броган. И дня не прошло, как ты в Англии, а уже угодил в тюрьму. За что-то, чего не делал.
Он чуть было не засмеялся, но грудь пронзила такая острая боль, что перехватило дыхание. Стиснув зубы, Николас ощупал себя. Ребра, кажется, целы. Левый глаз заплыл и почти не открывался. Глубокий порез вдоль правой скулы все еще кровоточил, но челюсть, к счастью, была не сломана. Итак, серьезных повреждений нет, а все остальное со временем заживет.
Если он сам доживет до этого момента.
Броган тихо лежал с закрытыми глазами, бормоча себе под нос проклятия, каждое из которых причиняло боль изуродованным губам. Он проклинал себя. Проклинал безмозглых полицейских, принявших его по ошибке за местного вора, за которым они, как выяснилось, охотились несколько недель. Но больше всего он проклинал Бога — за то, что тот покинул его. И не в первый раз.
Осторожно перекатившись на спину, Броган открыл глаза — вернее, правый глаз — и взглянул на металлические прутья над головой. Глаза постепенно привыкли к тусклому мерцающему свету. Его камера была расположена в середине целого ряда таких же клеток, сделанных из металлических прутьев. Потолок на высоте не более шести футов тоже был из металлических прутьев. Стало быть, пришел к выводу Броган, здесь нельзя встать в полный рост. Собачья конура, а не место для содержания людей.
Он почувствовал холодок внутри. Местных, блюстителей порядка профессионалами не назовешь — даже не смогли опознать подозреваемого! — зато тюрьма у них, кажется, прочная. До жути прочная.
Броган постарался побороть нарастающее чувство тревоги. У него бывали ситуации и похуже, чем эта, значительно хуже, успокаивал он себя, но тревога не проходила.
Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь унять волнение. Они не знают, кто он такой на самом деле, говорил он себе, и у них пет причин подозревать его.
Хуже то, что в глухих уголках вроде этого даже преступникам, вина которых доказана, приходилось дожидаться выездной сессии суда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90