— Это для тебя, Томми. Твоя собственная. Покроешь ее лаком, и она будет ловить тебе рыбку долгие годы.
Одной из особенностей Уэсли Гарднера было то, что он мог прожить всю жизнь в окружении диких зарослей, грязной дорожки и одежды, требующей более частой стирки, но свои рыболовецкие снасти он держал в образцовом порядке и с наслаждением часами возился с ними, а также с лодкой и мотором.
За этим занятием и застал его Том, заходя на веранду, где Уэсли расположился с удочкой, катушкой и открытой коробкой со всяческими принадлежностями у ног.
— О, гляди, кто пришел.
— Привет, па. — Том поднялся по широким ступеням.
— Тащи сюда стул.
Том опустился на древний стул, который и сам забыл, когда его красили, и жалобно скрипнул, принимая вес мужчины.
Уэсли сидел на таком же, зажав между коленей спиннинг, и перематывал леску с одной катушки на другую, очищая ее при помощи специальной жидкости и тряпочки и проверяя, нет ли на ней узелков. Он захватывал леску левой рукой, а правой крутил принимающую катушку. Она тихо поскрипывала, и маслянистый запах жидкости смешивался с рыбным духом от одежды старика. Штанины его темно-зеленых рабочих брюк были такими широкими, что вместили бы по три ноги, и очень короткими. На голове Уэсли красовалась вечная замызганная рыбачья кепка.
— Что-то нехорошее привело тебя сюда, — сказал отец, искоса поглядывая на сына, — это я могу сказать сразу.
— Да уж, это точно.
— Знаешь, здесь, на веранде, и когда озеро так тебе улыбается, любая проблема покажется не такой серьезной.
Том посмотрел на серебристо-голубую сверкающую воду — наверное, в этот раз его отец ошибся. Уэсли перевернул тряпочку и добавил немного жидкости. Катушка вновь заскрипела.
— Отец, — сказал Том, — можно, я кое о чем тебя спрошу?
— Спрос не бьет в нос.
— Ты когда-нибудь изменял маме?
— Нет. — Уэсли, не останавливаясь, продолжал крутить катушку. — Незачем было. Она давала мне все, что требуется мужчине. И сама была счастлива.
Вот что Тому особенно нравилось в его отце: сын мог просидеть здесь весь вечер, разговаривая намеками, а Уэсли не стал бы расспрашивать. Старику было до того уютно в своей собственной шкуре, что он никому не лез в душу и не приставал с расспросами.
— Значит, никогда?
— Ни разу.
— Я тоже. Но у нас сейчас сложилась такая ситуация, которая заставила вспомнить о прошлом, когда мы с Клэр были только помолвлены. Ты не против, если я тебе все расскажу?
— У меня куча времени.
— Значит, дело обстоит так: я действительно ей изменил тогда, один раз, и — приготовься, отец, это было ударом для всех нас — у тебя есть еще один внук, о котором ты никогда не знал. Ему семнадцать лет, и он ходит в мою школу.
Уэсли перестал крутить катушку. Он взглянул на Тома, потом тяжело осел на стуле. Примерно через полминуты он опустил катушку и сказал:
— Знаешь, сынок, давай-ка выпьем пива.
Старик поднялся с продавленного стула и отправился в домик, согнувшись и фигурой напоминая удочку, когда клюет крупная рыба. Изъеденная временем деревянная дверь захлопнулась за ним. Вскоре он вышел, неся четыре банки пива, две отдал Тому и, опершись о подлокотники, снова опустился на стул.
Они открыли по банке, раздалось двойное шипение, закинув головы, оба сделали по глотку. Уэсли утер рот костяшками пальцев, похожими на грецкие орехи.
— Да уж… это новость, — сказал он.
— Я сам узнал об этом за неделю до начала учебного года. Вчера вечером рассказал Клэр. Она очень переживает.
— Неудивительно. Мое закаленное сердце и то затрепыхалось, когда ты мне сказал.
— Она обижена, сильно обижена. — Том прищурился, глядя на озеро. — Она не позволяет мне прикасаться к ней. Черт, она даже не смотрит на меня.
— Ну, надо дать ей немного времени, сынок. Ты взвалил ей на плечи тяжелый груз.
Том сделал два глотка и поставил банку на подлокотник.
— Я боюсь, отец. Я никогда ее такой не видел. Вчера она меня ударила, а час назад выгнала, сказала, что не может находиться со мной в одной комнате. Господи ты Боже мой, мы никогда друг с другом так не обращались!
— Думаю, ты не заслужил этого.
— Ладно, пусть заслужил. Я говорил такое, что могло действительно обидеть ее, но это ведь все правда. И ты знаешь, как мы с Клэр старались, чтобы наш брак был крепким, чтобы мы могли уважать друг друга. Что бы ни случилось, уважать. А сейчас она не хочет даже сесть и все обсудить.
Уэсли на секунду задумался.
— Женщины — такие хрупкие создания. И переменчивые.
— Ха! Ты мне говоришь. Я это все испытываю на себе.
— Сынок, ты поставил ее в трудное положение. Оба мальчика родились в один и тот же год…
— Та, другая женщина никогда для меня ничего не значила. Когда она пришла записывать в школу Кента, я ее даже не узнал. И не взглянул бы на нее снова, если бы не мальчик. Только Клэр этому не верит.
— А ты бы поверил? — Уэсли, допив первую банку, поставил ее на пол. — Вот попробуй, поставь себя на ее место, поверил бы?
Том потер банкой о колено. Он был в тех же серых брюках, в которых ходил в церковь, но теперь развязал узел галстука.
— Наверное, нет.
— А это означает, что не надо ее торопить. Ей нужно, чтобы ее упрашивали, умоляли о прощении. — Уэсли открыл вторую банку с пивом. — Это может быть забавным.
Том взглянул на отца и в ответном взгляде заметил усмешку, которая тут же исчезла.
— Значит, его зовут Кент? Том покивал головой.
— Кент Аренс.
— Кент Аренс… — Уэсли отложил имя в своей памяти. Тихо спросил: — Какой он?
Том, как бы удивляясь, помотал головой.
— Отец, он просто чудо. Воспитывался на юге, и у него прекрасные манеры, обращаясь к учителям, говорит «мэм» и «сэр».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110