Оно было таким же теплым, как и пульсирующая кровь сквозь грубую ткань.
Я сделала это медленным движением… Мне казалось, что с каждым расстегнутым зубчиком его замка наказание отца становится все неотвратимее. Но вскоре я перестала думать об этом. Я ожидала всего, что угодно, но только не такой теплоты и такой шелковистости. Но он был и горячим, и шелковистым, и у меня хватило здравого ума, чтобы восхищаться тем, как он мог пластично двигаться. Его толчкообразные движения дали почувствовать себя опытной в том, как нужно держать в руках его тело, а я так боялась выглядеть наивной и неопытной.
Когда я представляла себе, как занимаются любовью, мне всегда казалось, что это должно быть неуклюжим и неловким. Во всяком случае в первые разы, — думала я. Но так не было. Вместо этого все было легко и грациозно, как в танце. Когда он вошел в меня, он снова назвал меня «Кэт», погружаясь все глубже, пока я не почувствовала то, чего ожидала — легкое неудобство. Я узнала, что мое тело все это время обладало скрытыми знаниями, о которых мой ум даже не подозревал. Это взволновало меня, а Клея это радовало. Все походило на настоящий балет, каждое движение согласовывалось с последующими. Все было естественно, ритмично, без применения силы, позже я думала, что было бы прекрасно посмотреть на это со стороны. Но я вдруг поняла, почему это делаю. Я делала это потому, что хотела отомстить отцу и, возможно, даже матери.
Когда я осознала это, все во мне застыло. Я только крепче прижалась к Клею и позволила ему закончить без меня. Мне хотелось громко закричать: «Почему ты не любишь меня? Почему ты меня никогда не обнимаешь? Почему ты заставил меня сделать это? Оказывается, совсем нетрудно быть нежным. Посмотри, совсем незнакомый человек доказывает мне это, а разве ты не можешь? Мне не нужно многого, просто улыбнись, обними, поцелуй иногда, чтобы знать, что ты меня любишь…»
Мне хотелось плакать, но я приказала себе не делать этого. И только сильнее прижалась к Клею. Я покажу им! Я им всем покажу!»
Комната представляла собой темный круг вокруг луча света над заваленным бумагой столом. Клей положил дневник на прежнее место. Его руки дрожали. Он уперся локтями в печатную машинку и прижал кулаки ко рту. Его глаза закрылись. Он пытался проглотить комок в горле, но ничего не получалось. Он закрыл лицо ладонями, представляя отца, читающего дневник дочери. Потом он пытался представить себе отца, настолько лишенного всяческих чувств, что остался безответным к такому крику любви. Мысленно он возвратился к тому вечеру, когда впервые узнал, что Кэтрин ждет ребенка. Он живо вспомнил ее упрямый отказ от денег. Теперь он понимал, почему она это сделала. Он думал, что понял также, и почему она проделала такую убедительную работу во время свадьбы и приема гостей. Я ИМ ПОКАЖУ! Я ИМ ВСЕМ ПОКАЖУ! У него возникло новое, гнетущее ощущение ответственности, которое до настоящего момента было ему неизвестно. Он вспомнил ее отвращение к тому, что к ней прикасались, ее оборонительную позицию и понял, почему для нее было так необходимо построить вокруг себя такой барьер. Он представил ее лицо, когда несколько раз он видел его по-настоящему счастливым. Теперь он знал причину ее быстрых перемен, и почему она так сильно старалась оставаться независимой от него.
Его локти болели. Он неожиданно понял, что уже долго сидит, упершись локтями в острые края печатной машинки. Он вяло поднялся, выключил лампу, побрел в спальню и упал на кровать. Он лежал там, настороженно прислушиваясь, — он ждал ее возвращения.
Услышав, как она вошла, Клей встал, думая над тем, как вести себя с ней, потому что сейчас он беспокоился о ней, а не о себе. Когда он спустился вниз, Кэтрин сидела в пальто, на диване, закинув голову назад, ее глаза были закрыты.
— Привет, — сказал он, останавливаясь в дверях.
— Привет, — ответила она, не открывая глаз.
— Что-то случилось? — Свет от лампы падал на ее растрепанные ветром волосы. Она, кутаясь в пальто, подняла воротник и прижала его к подбородку.
— Ребенок умер.
Не говоря ни слова, он пересек комнату, сел на ручку дивана и положил руку ей на волосы. Она ничего не сказала, подавленная горем и страхом. Его рука гладила ее волосы. Она судорожно глотнула. Ему отчаянно захотелось встать перед ней на колени, зарыться головой в ее подол и прижаться лицом в животу. Вместо этого он только сказал:
— Мне жаль…
— Сказали, что легкие были недоразвиты, что ко… когда ребенок рождается до срока, всегда есть шанс… — Но предложение осталось незаконченным. Она шире раскрыла глаза и уставилась в потолок. Клей ждал слез, но их не было. Он сильнее обнял ее за шею — это было приглашение воспользоваться им любым образом. Но она вскочила, освобождаясь от его прикосновения, почти сердито срывая с себя пальто.
Он остановил пальто, пока оно еще висело на ее плечах, хватая ее сзади за руку. Он ожидал, что она выдернет руку и освободится от его прикосновения. Но она этого не сделала. Ее голова свесилась вперед, как будто шея стала вдруг мягкой. — Это не значит, что нашему ребенку грозит опасность, — уверял он. — Пусть это тебя не расстраивает, Кэтрин.
Она резко высвободилась и повернулась к нему.
— «Пусть это меня не расстраивает!» Как это может меня не расстраивать, когда я видела, как Гровер плачет над ребенком, которого никогда не хотела? Ты знаешь, как она забеременела? Сейчас я тебе расскажу. Она стала жертвой свидания с одним пижоном из высшей школы — он поспорил на нее! Вот как! И ей казалось, что она ненавидит ту штуку, которая развивалась в ней, а когда ребенок умер, она плакала так, как будто сама хотела умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127