Он полюбопытствовал:— Ты бы продала дом своих предков паре вроде Планкеттов?— При условии — а это еще очень большой вопрос — что я решу его продать, Грантвуд отойдет к покупателю, у которого достаточно денег, чтобы достойно содержать его. Одни только налоги способны разорить большинство людей.— Я знаю. — Трейс, естественно, был посвящен в финансовые дела Коры. — Кстати, а что сказал Джонни о том недоразумении с Элейн Кендалл и ее клиентами?— Она продолжает настаивать, что мужчина, представившийся поверенным Коры, позвонил к ней в офис и договорился о встрече. Джонни заверил меня, что у Элейн Кендалл безупречная репутация в своей области. Она принесла извинения. Он тоже. И поскольку из дома ничего не пропало…— Кроме страницы из книги с картами, — вставил Трейс, хотя отлично знал, что Шайлер не забыла о случившемся в тот день, когда они вернулись от сестер Фрик.— Кроме одной страницы, исчезнувшей из одной книги. А поскольку Грантвуд просто набит ценнейшим антиквариатом и бесценными сокровищами, ни одного из которых не коснулись даже пальцем, я решила не поднимать шума.Трейс посмотрел на ее профиль.— А как насчет Джонни?— Что Джонни?Шайлер сидела и ждала объяснений от находившегося рядом мужчины. Она запретила себе думать об ответе на этот вопрос, пока Трейс не объяснит, почему он спрашивает о ее кузене.Он задумчиво посмотрел на нее:— Ты решила, как с ним поступишь?Она развела руками:— А почему я должна как-то поступать с Джонни?Трейс долго и тяжело сверлил ее взглядом.— Родословная Джонатана Тибериуса Гранта, несомненно, столь же безупречна, как и твоя. Он получил то же привилегированное воспитание и образование в частной школе. Он тоже вращается в высших кругах общества. Столь же неоспорим тот факт, что он богат, как Крез. Короче говоря, вы с ним одного поля ягоды.— Неужели?Он насупил темные брови.— Некоторые считают, что из вас выйдет идеальная пара.— Некоторые? — повторила Шайлер. И затем она спросила: — В число этих «некоторых» входишь и ты, Трейс?Он коротко и невесело рассмеялся и поднялся на ноги.— Боже правый, нет, конечно.За последние десять лет Шайлер убедила себя, что ей нечего больше бояться. Но так ли это? Или это были всего лишь слова?Она наблюдала за мужчиной, который мерил шагами небольшое пространство в углу комнаты.— А что бы ты мне посоветовал?— Отправить его восвояси. — Трейс остановился перед ее креслом и пристально посмотрел на Шайлер. — Скажи, пусть проваливает. И удостоверься, что он все верно понял — он тебя не интересует. По крайней мере, в этом отношении.Шайлер поймала себя на мысли, что жутко хочет — что ей это просто необходимо, — чтобы он расшифровал сказанное.— А что значит «в этом отношении»?— Как мужчина.Шайлер прикусила губу и сделала все возможное, чтобы не улыбнуться.— Вряд ли об этом может идти речь.Трейс продолжил задавать ей вопросы:— Джонни Грант — один из твоих личных призраков?— Был когда-то. — Шайлер надеялась, что ей удалось сохранить непринужденный вид.Темно-синие глаза пригвоздили ее к месту.— Насколько давно?— Я влюбилась в своего кузена, когда мне было тринадцать, а ему двадцать два.Трейс выдохнул и затем стал дышать с заметным облегчением.— Детские шалости.— В моем случае это именно так. — Шайлер тут же перевела разговор на него: — В тринадцать лет ты был еще ребенком?Трейс ответил сдержанно:— Нет.Она так и думала.— Кто — или что — был вашим призраком в тринадцать лет, Трейс Баллинджер?Минуту, а может, и дольше казалось, что он не слышал вопрос. Затем, когда Шайлер уже почти оставила надежду получить ответ, Трейс наконец заговорил:— Когда мне было тринадцать, я убежал из дому.Очень тихо она спросила:— Сбежал?— Да, — произнес он со стоическим смешком.Стук собственного сердца оглушил ее.— Почему?Его голос звучал непримиримо и жестко, как сталь:— За два года до этого умер мой дед. Затем, в ту зиму, — моя мать. Остались только отец да я. Отец тоже был болен. Сердце. — Трейс Баллинджер приложил руку к своей груди. — Отец снова начал пить, невзирая на предостережения врача. — Потемневшие глаза Трейса сейчас казались скорее черными, чем синими. — Мой папочка становился настоящей скотиной, когда напивался.Шайлер содрогнулась всем телом. Ее кожа покрылась испариной. Глубоко вдохнув воздух, Шайлер тихо спросила:— Он оскорблял тебя?— Такого слова, как «оскорблял», в наших краях просто не знали.— Как же они говорили?— Что он требователен.Шайлер с трудом выговорила:— Требователен?Когда Трейс заговорил снова, его голос был тих и холоден, как лед:— Жалеть розги — портить ребенка. Надо научить этого щенка уму-разуму. Показать ему, кто здесь главный.Шайлер не могла пошевельнуться.— Прости, Трейс.— Не надо меня жалеть, Шайлер.— Но почему?— Я был не единственным ребенком, которого поколачивали. В летнее время, в самую духоту, окна и двери держали распахнутыми, и редко откуда не доносились крики. — Его голос дрогнул. — Не стоит себя обманывать, это продолжается и до сих пор.Шайлер осторожно заметила:— Поэтому ты и убежал из дому.Он кивнул:— Сбежал.— Куда же ты отправился?Трейс пожал широкими плечами:— Куда глаза глядят. Шатался повсюду. Я уже добрался до Техаса, когда местные власти поймали меня и отправили в детский приют.— И?..— Затем меня вернули к отцу, в Питсбург. Только за полгода скитаний я превратился в порох. Стал слишком сильным, чтобы отец мог продолжать свои уроки. И он оставил меня в покое.— Ты вернулся в школу?Трейс отрицательно покачал головой:— Я отправился работать на сталелитейный завод.— Сколько тебе тогда было?— Четырнадцать.Тут Шайлер осенило:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66