— Неужели? — переспросила миссис Роберт, которую этот разговор уже начал утомлять, так как она не очень хорошо знала Ван Ринов. — Но у них, без сомнения, еще будут здоровые дети. И если вы считаете, что его новая жена может быть принята в обществе, я тоже вспомню о них, когда буду в тех краях.
Она так и сделала, а ее примеру последовала вся местная знать.
В этот год Ван Рины постоянно выезжали в свет. Николас был охвачен лихорадочной деятельностью. Прошли те тихие семейные вечера, которыми они наслаждались, ожидая ребенка. Иногда он приглашал гостей на несколько недель. Самых разных людей — аристократию Нью-Йорка или Олбани, английских дворян — в это время в Нью-Йорке всегда было несколько путешествующих иностранцев со своими заметками типа «Мои наблюдения об американской жизни». Приглашал он и военных, хотя ни один из них чином не был ниже капитана. В сентябре сдался Мехико, и восточные штаты США заполнились вернувшимися с победой героями.
Драгонвик звенел от голосов с самого утра, когда гости по зову большого колокола собирались к завтраку, и до полуночи, когда те разбредались по своим комнатам, изнемогая от усталости.
У Миранды не было ни желания, ни времени, чтобы разобраться с состоянием своей души. Повсюду за пределами ее комнаты толпились люди, а в комнате всегда находился Николас.
У нее не было друзей. Несколько раз кто-то из множества гостей нравился ей, и она начинала думать, что наконец-то нашла человека, который может стать ее другом. Но из этого ничего не выходило — тут же вмешивался Николас, и гость немедленно отходил, видя в Миранде только очень хорошенькую юную женщину, обожающую своего супруга, которая сама из себя мало что может представлять.
В то же время визит матери Миранды постоянно откладывался. Теперь Абигайль могла приехать в любое время. Ревматизм наконец оставил ее в покое, а с ребенком Табиты все шло хорошо. Когда Абигайль получила письмо, сообщающее о смерти ребенка Миранды, она думала, что придется ехать в Драгонвик. Но проходил месяц за месяцем, а о ее приезде больше не было и речи. Письма Миранды стали очень редкими и сухими словно бюллетени светской хроники.
«Вчера мы принимали бывшего президента Ван Бурена и многих других людей, интересующихся выборами», или «Завтра мы едем на бал к Асторам. Думаю, что будет замечательный прием». И ни слова о себе или о своем муже.
Абигайль скрывала свое беспокойство за излишней раздражительностью. Эфраим, мальчики и даже маленькая Чарити постоянно страдали теперь от ее растущей придирчивости.
Что же до Джеффа, то до самой осени 1849 года Миранда ни разу с ним не встречалась. Некоторое время после смерти ребенка она полагала, что сможет часто его видеть, потому что Николас, которому, похоже, нравился молодой врач — ведь он же обратился к нему за помощью, — будет приглашать его в Драгонвик.
Но Николас не только не приглашал Джеффа, но запретил Миранде даже видеться с ним. Так что она не могла поехать с Пегги к молодому врачу, чтобы он осмотрел ногу девушки. Она вообще не должна была иметь с доктором Тернером никаких дел.
Миранда уже давно перестала доискиваться до причин поступков мужа, но тут она поняла, что Николас просто не хотел видеть тех, чье присутствие могло напомнить ему о смерти сына. Она подчинилась и этому, с тем большей готовностью, что испытывала чувство вины по отношению к Джеффу. Ее интерес к нему, ее благодарность и нежность не очень-то к лицу замужней женщине. И потому она поступала так, как хотел Николас.
Однако десятого мая в Нью-Йорке этот период жизни Миранды неожиданно закончился, и повинна в этом была бойня на Астор-Плейс.
Ван Рины были приглашены к четырем вечера на обед Клементом Вандергрейвом, после чего должны были отправиться в Астор-Плейс-Опера-Хауз на постановку «Макбета» Уильяма Чарльза Макриди. Туда же отправлялся и весь свет Нью-Йорка, и не только потому, что Опера-Хауз был необыкновенно изысканным местом — здание было возведено в 1847 году на средства ста пятидесяти известных и богатых джентльменов — но и потому, что постановка Макриди обещала стать событием года. За три дня до этого, седьмого мая, нелепое соперничество между англичанином Макриди и американцем Эдвином Форрестом привело к тому, что они оба в один и тот же вечер выступили в «Макбете» — Макриди в Астор-Плейс-
Опера-Хаузе, а Форрест на Бродвее. На обоих спектаклях наблюдались беспорядки. Оба зала были полны поклонников, радостно приветствующих своих кумиров, и противников, всеми средствами пытающихся сорвать спектакль. И там и туг зрители от души развлекались. Всем было известно, что одинаковые права на постановку приводили соперников в ярость.
Если не считать потерю достоинства и недостаток элементарной вежливости, проявленный обоими талантливыми актерами, премьера спектакля не имела бы никакого резонанса, если бы распря не вышла за привычные рамки и не была подхвачена недовольными в городе. Нелепая ссора была представлена символом классовой борьбы.
Макриди был англичанином и любимцем нью-йоркского светского общества. Форрест был любим простыми людьми, не только потому, что был американцем, но и потому, что в ролях Джека Кеда и Спартака, ассоциирующихся у всех с борьбой обездоленных против их угнетателей, казался наиболее убедителен.
Николас и Миранда — в собственной карете — выехали из своего дома около четырех и направились к Вандергрейвам на Грамерси-Сквер. Миранда была счастлива. Майский денек был свеж и благоухал ароматом цветов. Николас был в хорошем настроении, и они предвкушали удовольствие от спектакля в обществе своих друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108