— Миранда и я говорили о литературе. Ее новое платье идет ей. Не так ли? Мадам Дюкло знает свое дело.
Джоанна повернулась и посмотрела на девушку в зеленом платье. Пальцы, на которых с полдюжины великолепных перстней образовали неприятные жировые складки, крепко сжались в кулаки. Блеклые глаза внимательно поглядели на Николаса.
— Платье ей очень идет, — ответила Джоанна.
В первые недели жизни Миранды на новом месте в Драгонвике редко бывали гости — мистер и миссис Ньюболд en route из Нью-Йорка в Саратогу да дородный мистер Соломон Бронк, управляющий недвижимостью Николаса на Манхэттене. Но они останавливались лишь на ночь или на обед, и Миранда почти не видела их.
Но теперь Драгонвик с нетерпением ожидал дня Четвертого июля, празднуемого всегда с большой помпой. В программе значился прием гостей и грандиозный бал вечером четвертого и продолжение праздника в саду на следующий день. Все комнаты были заняты людьми, чьи громкие имена ничего не говорили Миранде, но она возбужденно пыталась вообразить себе, что они из себя представляют. Особенно французские граф и графиня де Греньи, самые почетные гости, для которых в северном крыле были приготовлены апартаменты во флорентийском стиле.
В полдень третьего июля у Драгонвика остановился дневной пароход, с которого сошли эти самые долгожданные де Греньи. Они очень разочаровали Миранду. Французский дворянин, только что покинувший двор Луи-Филиппа, обязательно должен был быть высоким, с томным взором, и, наверное, надменным, как Николас, а, может, даже еще надменнее. А графиня… здесь воображение Миранды разыгралось, и она одарила эту леди белым париком, атласным кринолином и скорбной царственной красотой — все это создавалось смутными воспоминаниями о портрете Марии-Антуанетты.
Действительность оказалась гораздо прозаичнее.
Граф был пухлый и почти лысый. Он был даже ниже ростом, чем Миранда, и хотя у него были задиристые черные усики, эта была единственная деталь, которая могла бы произвести впечатление. На его круглом лице застыла постоянная гримаса веселья. Жизнь казалась ему увеселительной' прогулкой, которой он от души наслаждался. Его речи — а он очень хорошо говорил по-английски, проведя пять лет в Лондоне — были неистощимы на остроты и, с точки зрения Миранды, непозволительно откровенны. Подобную откровенность она сочла бы шокирующе вульгарной, если бы та не исходила от графа.
— У вас здесь самые magnifique владения, топ cher , — заявил граф Николасу, — роскошь, которую трудно ожидать в столь молодой стране, а ваша кухня, мадам, — здесь он перевел взгляд на Джоанну, и его проницательные глаза рассматривали необъятную тушу, затянутую в голубой шелк. — Ваша кухня, — продолжал он, сложив пальцы вместе и с чувством целуя их, — великолепна!
Джоанна положила вилку на стол.
— А это правда, граф, что в вашей стране едят лягушек и улиток? — серьезно спросила она, а когда он согласно кивнул, заметила: — Как странно!
— Не более странно, любовь моя, чем мозги овцы или икра, которую мы так любим.
Граф поднял голову. Tiens, подумал он. Это чтото новенькое. Этот человек слишком вежлив со своей женой, хотя под его спокойствием и чувствуется сдержанное раздражение. Пока убирали раковый мусс и подавали фазаньи котлеты, граф пил прекрасное вино Романи-Конти и, погрузившись в молчание, с живым любопытством обозревал общество.
Во главе стола сидел тот самый Николас Ван Рин, с которым он познакомился во время их короткой встречи в Париже много лет назад, и чье приглашение он с удовольствием принял, так как было очень забавно изучить некоторые особенности этой молодой страны. Он уже побывал в Нью-Йорке, где его встретили с истеричным восхищением, которого удостаиваются все титулованные иностранцы и еще больший восторг ожидал увидеть здесь. Но теперь он понял, что неверно судил о Ван Ринах.
Этот человек — большой синьор, напоминающий Талейрана или де Ламбаля, и все его богатства и образ жизни доказательство этого. И тем не менее этот человек не дворянин. Простое владение унаследованными землями вряд ли может создать в стране привилегированный класс, столь громко и воинственно кичащейся своей совершенной демократией. Следовательно, размышлял граф, его можно назвать пережитком прошлого. С минуту он рассматривал Николаса, который беседовал с графиней на очень правильном французском языке. Бесспорно, этот человек очень хорош собой и должен нравиться женщинам, если бы ни эта холодность и почти полное отсутствие огня. И все же он может испытывать страсть. Это чувствуется по его полным, немного нервным губам.
Следуя естественному ходу мыслей, граф вновь принялся рассматривать Джоанну. Да эта женщина просто корова! Она не может доставить никакой радости в постели. Значит, у Ван Рина непременно должна быть любовница, хотя граф уже слышал, что в Америке к этому относятся совсем не так, как в Европе, в которой условности соблюдают редко. Их английская, а в данном случае голландская кровь, ужасно холодная, ей не хватает любовной горячности.
— Миранда, — неожиданно произнес Николас, — не могли бы вы после ужина сходить для графини за романом мистера Купера, который, полагаю, вы уже читали? Она хочет посмотреть его.
Девушка подняла голову.
— Конечно, кузен Николас.
Sapristi , сказал себе граф, а вот это-то я и проглядел! Он спокойно принял бесцеремонное разъяснение Джоанны насчет Миранды, решив, что девушка, сама еще почти ребенок, была чем-то вроде гувернантки. Она сидела в тени на дальнем конце стола и до этого момента не сказала ни слова. Три слова, которые она произнесла теперь, не были слишком уж знаменательными, но выражение ее глаз, которыми она смотрела на Николаса, он нашел очень выразительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108