Кроме того, они натаскали в стойло целую копну свежей соломы и разрешили арестанту валяться на ней, сколько он захочет. Таким образом, Сухов за пять суток отдохнул и отоспался «за всю войну» и даже малость поправился, убедившись на деле в справедливости старой истины – «не имей сто рублей, а имей сто друзей».
После отсидки Сухова на «губе» комбриг Кавун снова вызвал его к себе. Мудрый командир, опять же в назидание остальным, решил отметить и другую сторону самовольного поступка красноармейца. За умение и находчивость при проведении смертельно рискованной операции и за то, что Сухов при этом сумел остаться в живых, знаменитый командир бригады наградил его перед строем именным револьвером и наручными часами.
На револьвере было написано «Красноармейцу Сухову. Комбриг М. Н. Кавун». На часах не было никакой надписи. Они были величиной почти с будильник, сверкали как новенькие, но, к сожалению, не работали. Все же Сухов обрадовался этим часам больше, нежели револьверу, поскольку оружия в своей военной жизни он перевидал немало, а наручные часы увидел впервые. Карманные – встречались, а вот наручные, да еще такие выдающиеся – никогда. Жаль было, конечно, что они не ходили, но Сухов особо не расстраивался: он надеялся по возвращении в Нижний сразу починить их и уж тогда щеголять при таких часах всем на зависть и удивление…
…Лежа на крыше, Сухов в очередной раз посмотрел на свои часы и подумал, что именно это их свойство – вызывать зависть и удивление – так удачно было использовано им вчера на морском берегу. Таким образом, получалось, что часы спасли ему жизнь.
Вспомнив о Нижнем, он тут же стал думать о встрече с Катей…
Внезапно истошный вопль, писклявый и крайне неприятный на слух, прорезал ночную тишину. Сухов даже вздрогнул и покачал головой. За этим воплем прозвучал другой – это проснулись павлины во дворе верещагинского дома. Им тотчас же ответили петухи в разных концах города.
Тонкая полоска синевы появилась на востоке. Она начала расширяться, светлеть… Быстро отступила тьма, и вот уже алые краски восхода заиграли в полнеба. Бочки с горящим керосином больше ничего не освещали, только высокие столбы чада поднимались над ними. Тревожная ночь кончилась, и наступил новый день.
Сухов спустил ноги с парапета, потянулся, разминая задубевшее на каменном ложе тело.
В люке появилась взлохмаченная голова Петрухи. Он выбрался на крышу со своей неизменной винтовкой в руках.
– Все нормально, товарищ Сухов! – весело проговорил он. – Скоро Рахимов прибудет!
– Рахимов, говоришь?.. Это хорошо бы – Рахимов, – вздохнул Сухов. – А вот если другие гости нагрянут…
Тут снова раздался павлиний вопль. Петруха посмотрел в сторону таможни.
– Отчего бы это, товарищ Сухов, – спросил он, – такой красивый хвост и такой противный голос?
– Для равновесия, – ответил Сухов. – Павлину хвост, соловью – голос.
– Это точно! – копируя Сухова, обрадовано подтвердил Петруха. – У соловья оперение… ну, совсем никудышное!.. Мы их у нас в Рязани каждую весну ловили. Когда он поет – его рукой брать можно!..
– Можно, – кивнул Сухов. – Но вообще-то, – он повел головой в сторону верещагинского дома, – это не павлин, а его подружка орала, так что хвост здесь ни при чем.
– Товарищ Сухов, я пойду… погляжу там, что к чему, – промямлил Петруха, отводя взгляд.
Сухов внимательно посмотрел на него и погрозил кулаком.
– Я тебе покажу «что к чему»!
– Товарищ Сухов, я же вам начистоту… – заныл Петруха.
– Ладно, ладно, – вдруг мягко улыбнулся Федор, подумав о том, как сам был влюблен. – Ты лучше воды набери – барышням кашу варить. А то помрет с голоду твоя зазноба.
– Есть набрать воды, – заулыбался Петруха.
– А за ворота не шастай – мало ли что…
Парень скрылся в люке. Разговаривая с ним, Сухов не забывал поглядывать вниз, на город, но пока все было тихо.
Он снова забрался на парапет, откинулся спиной на резную колонку.
Утро было прекрасным, жара еще не начинала донимать. Сухову очень хотелось разделить оптимизм Петрухи по поводу скорого прибытия Рахимова, но он давно привык на войне готовиться только к худшему, и это всегда спасало его.
После двух бессонных ночей спать хотелось нестерпимо. Сухов пожалел, что его покинул Саид. Тот мог бы его подменить, дать отдохнуть. Неопытному же Петрухе он не мог доверить свой пост.

Отряд Абдуллы появился на берегу моря. Когда первые из всадников приблизились к баркасу, раздались крики Семена:
– Гляньте… Ибрагим!.. Его папаха! – Склонившись с коня и подхватив на ходу меховую папаху, он подскакал к Абдулле.
– Бедный Ибрагим, – сказал Абдулла и повернулся к Саиду. – Пока я их не возьму, ты останешься здесь. – И, пришпорив коня, он направился к Педженту. Часть джигитов последовала за ним.
Саид, глядя Абдулле вслед, жалел сейчас только о том, что у него нет оружия и он не может выстрелом предупредить друга.
Четверка нукеров, охраняющих Саида, еще плотнее окружила его.
Сухов все же слегка задремал на крыше. Снова над ним запорхали сладкие сны, но привычное напряжение солдата, не отпускавшее его во сне, успело вовремя дать сигнал: что-то не так. Сухов открыл глаза – нукеры Абдуллы бесшумно окружали крепость. Чтобы понять это, Сухову не нужно было многого. Опытному глаза хватило еле заметного движения в тени глинобитного строения да фигурки, метнувшейся через узкую улицу. Сухов мгновенно пришел в себя и даже испытал облегчение: кончилось мучительное ожидание, наступила пора действий.
Он тихо спрыгнул с балюстрады на крышу и в следующую секунду увидел, как со стороны берега на узкую улочку, ведущую к дворцу, выносится группа всадников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61