То ли улететь прочь от того пламени, к которому меня тянет, то ли, как мотылек, беззаботно броситься в огонь?
Мне ненавистно то, что я свободна и несвободна, ненавистно то, что я не знаю и не понимаю собственных чувств – не понимаю себя. Чего я должна бояться и что мне нужно? Моя голова раскалывается, я уже столько написала, а решение так и не найдено…
Глава 33
Даже не заглядывая в свои записи, Триста еще долго вспоминала это время с гневом и отчаянием. Одно дело – фиксировать в дневнике свои чувства, чтобы облегчить тем самым душу. И совсем другое – воспоминания, когда в сознании оживают образы вместе со всеми звуками, запахами, ощущениями… Это гораздо реальнее, чем легшие на бумагу слова, хотя Триста по-прежнему бережно хранила свои драгоценные тетради в маленьком саквояже вместе с медицинскими инструментами и флаконами с веществом, приносящим забвение и избавление от боли или даже смерть.
Триста вспомнила о своем приемном отце, и ей внезапно захотелось плакать. Но плакать некогда – слишком много накопилось женской работы. Когда Триста была мужчиной, она наслаждалась чувством свободы, хотя постоянно рисковала. Но все же ей казалось, что быть мужчиной легче. Мужчину могут убить на дуэли или в бою, но именно на долю женщины приходится самое худшее! Голодать, видеть, как убивают твоих детей, или того хуже – быть изнасилованной убийцами. «И в то же время мы сильные существа», – со странной непоследовательностью подумала Триста, отправляясь вместе с Пакитой собирать дрова и растения.
Оказалось, что страстно ненавидеть Блейза очень легко, но вот к Паките Триста не смогла относиться с ненавистью, хотя вначале и пыталась.
В конце концов, Пакита ни в чем не виновата, к тому же она спасла ей жизнь, а возможно, и жизнь Блейза. Нет, данная ею «клятва Гиппократа» и настойчивость Блейза привели Тристу сюда, в тайную обитель апачей, где ей приходится выполнять обязанности скво, а не хирурга и доктора медицины.
Тем не менее Триста вынуждена была признать, что и здесь она узнала кое-что полезное с медицинской точки зрения об использовании дикорастущих трав. Когда выдавалась свободная минута, она записывала эти сведения, а Блейз в эти минуты ее рисовал – пусть даже насмешливо выгнув брови.
– Значит, ты все-таки чему-то научилась от «этих дикарей», как вы называете апачей? И значит, существуют способы лечения, которые не упоминаются в ваших медицинских книгах? Может быть, в один прекрасный день ты даже что-нибудь узнаешь о природе человеческих существ, дорогая!
– Не забывай, что именно мои познания в медицине спасли твою ничтожную жизнь! – огрызнулась Триста.
Лицо Блейза на миг напряглось, затем он рассмеялся, потрепал ее по подбородку и насмешливо спросил, почему она посчитала себя обязанной это сделать.
– Ты еще не спрашивала себя об этом, ведьма-докторша? А надо бы! Или может быть, я должен был себя об этом спросить… – глядя на Тристу своими золотисто-зелеными глазами, тихо добавил он. И затем, как будто пытаясь стряхнуть с себя чары, Блейз резко убрал руку, отвернулся от Тристы и стремительно удалился. А Триста осталась стоять, потирая подбородок, как будто хотела стереть с лица его прикосновение.
Она не любила вспоминать о некоторых вещах. К чему это ей?
– Ты будешь искать травы и ягоды около ручья, да? А я соберу хворост. – Пакита на секунду заколебалась. – Но будь осторожна, Знахарка, – добавила она своим ровным, бесстрастным голосом. – Местами ручей очень глубок, а ты можешь поскользнуться на скользких камнях.
– Я буду осторожна, обещаю тебе! – Триста внезапно устыдилась того, что чуть не возненавидела эту женщину, которая беспокоится о ней, несмотря на то что по странной прихоти судьбы им приходится делить между собой одного «мужа».
Обутая в высокие, как носят апачи, мокасины, Триста легко зашагала по уже знакомой узкой тропинке. Палящие лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев, чуть колебавшуюся под горячим дуновением ветра. Хотелось побыстрее оказаться в прохладе, у извилистого ручья, берущего начало высоко в заснеженных горах.
«Думай о ручье, о его исцеляющей прохладе – о чем угодно, кроме огня, кроме движущегося, всепоглощающего пламени! – твердила себе Триста, внезапно почувствовав, что ее шаги стали замедляться. – Нет, не сейчас… нет, теперь я стала сильнее… я достаточно сильная, чтобы…» Оборвав себя на полумысли, Триста выскочила из-под деревьев и упала на четвереньки у самого края бегущей воды.
Несколько небольших камешков, потревоженных ею, упало в воду, мгновенно исчезнув на дне. По отливающей золотом поверхности воды пробежали круги и тут же пропали. Невольно Триста заглянула в зеленую глубину и увидела то, чего не могла не увидеть.
Старуха, чье лицо появлялось и исчезало с каждым всплеском воды, мысленно говорила Тристе о том, что… что ей нужно достаточно долго побыть в покое, укротить себя, чтобы обнаружить в себе же… В себе?
«Опять этот солнечный удар! Но на этот раз меня не так легко поймать. Я не форель, которую сначала нежно гладят, а потом, успокоив, с легкостью хватают и уничтожают. Так вот, значит, почему я здесь! Но у меня есть собственная воля, есть сила, и я не намерена уступать!»
Лицо Старухи исчезло, но в мозгу Тристы зазвучал другой голос. С трудом подняв глаза, она увидела донельзя дряхлого, шамана, которому, как говорили, исполнилось уже сто десять лет. Лицо старика, сидевшего по-турецки на другой стороне ручья, было покрыто сетью морщин. Триста встречалась с шаманом – точнее, видела его – всего лишь раз, и то мельком. Родственники тогда поддерживали его под руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99