— О! Я абсолютно уверена, что мисс Ховард никогда даже не подумает об этом, когда вы… один из наиболее благородных и неуловимых холостяков, если можно так сказать.
Слова издалека доносились до Алексы, но ей казалось, что она замотана в кокон усталости, и ничто не имело тогда для нее никакого смысла и никакого значения. Она приняла горячую ванну и выпила несколько чашек чая, и чувствовала немыслимое облегчение от того, что всю ответственность с нее сняли, что она может ничего не объяснять, не думать и ни о чем не вспоминать. Она все еще была той прежней Алексой, чьи настроения ежеминутно менялись и которая могла все, что угодно, выбросить из головы и не думать ни о чем неприятном. В то время ничто не могло расстроить или огорчить ее надолго, но почему все нельзя оставить по-прежнему? Почему не может все остаться без изменений в том райском саду, где она когда-то жила? Кому нужно, чтобы принцы разрушали сказочные стены, предназначенные для того, чтобы охранять всех живущих в сказочной стране? И вот теперь, когда стены разрушены, она оказалась абсолютно неготовой к другой жизни, оказалась абсолютно беспомощной и уязвимой.
Алекса посмотрела на свои глаза в зеркале, они казались почти черными, и в них читалось страдание. Она сильно сжала виски, как будто хотела выдавить из головы все мысли. Но как можно перестать думать?
В ее голове опять всплывали картины совсем недавнего прошлого. Кабинет сэра Джона. Она уютно расположилась в одном из кресел.
— Ты составишь мне компанию и выпьешь немного коньяку? Несмотря на то, что он назван в честь этого зануды Наполеона, он действительно великолепен. Хотя, конечно, тебе не стоит никому рассказывать, что я сам предлагал тебе выпить.
Даже тогда она не воспринимала все это серьезно, а лишь как предлог, чтобы спасти ее репутацию от злого языка миссис Лэнгфорд. Не воспринимала до тех пор, пока сэр Джон очень вежливо и мягко не объяснил ей, в каком неприятном положении она могла бы оказаться, если бы он вовремя не вмешался.
— Но я не раз слышала, как вы говорили, что вам нравится холостяцкая жизнь и вы никогда не женитесь. Как я могу позволить вам пожертвовать собой из-за моей глупости и безответственности?
— Дорогая моя, я совсем не хочу, чтобы ты отдала свою молодость, красоту и жизнелюбие такому старику, как я. Я всегда заботился о твоем благе и всегда признавал право человека на выбор. И у тебя тоже будет выбор. Я хочу, чтобы ты была уверена в этом. Даже делая что-то необходимое в данный момент, мы всегда имеем возможность все изменить со временем. И если случится романтическое похищение или… ты понимаешь меня?
— Но я не думаю… — Она старалась объяснить ему, что его жертва напрасна, что она все еще… Но правда ли это? «Мужчины готовы сказать все что угодно…» Он сам это говорил. Может быть, он солгал ей, чтобы она не могла его ни в чем обвинить? Что она вообще знает о нем?
Пока Алекса смущенно пыталась подобрать слова, сэр Джон резко прервал ее:
— Моя дорогая, я хочу, чтобы ты знала… Должен сказать тебе прямо, что если даже дело дойдет до того, что мы поженимся, не может быть и речи об… гм!.. исполнении супружеских обязанностей. В любом случае это невозможно, сказываются прошлые ранения. Если ты меня не понимаешь, я объясню тебе это позже. Да и тебе не стоит беспокоиться, что ты слишком долго будешь привязана к старому чудаку. Раскрою тебе секрет, надеюсь, ты никому больше не скажешь? Чертовы врачи сказали мне, что я уйду через год, максимум через восемнадцать месяцев, если мне повезет и я буду внимательно относиться к своему здоровью. Да. Короче говоря, ты будешь очень богатой молодой вдовой. Ты сможешь выбирать все самое лучшее и жить так, как тебе хочется.
Он сказал «выбирать».. Тогда ей не хотелось думать над тем, что он сказал. Все силы она потратила на то, чтобы он не заметил, как она расстроена. Но уже тогда ее старая жизнь начала рушиться, и ничего не могло оставаться по-прежнему. Ничего и никогда! Все, что ей осталось, — это право выбора. Много вариантов, но, к сожалению, уже слишком поздно.
— Алекса!
Она услышала нетерпеливый, резкий голос тети Хэриет и скрип ее черных кожаных ботинок. Поднимаясь по полированной деревянной лестнице, тетя Хэриет продолжала говорить:
— Я надеюсь, ты уже спускаешься. Все уже собрались.
Слава Богу, Хэриет предупредила о своем появлении и не видела, как Алекса сидит, мрачно уставившись в зеркало.
С усилием Алекса оторвала руки от ноющих висков и вытерла их о свое черное платье, до самого верха плотно застегнутое на все пуговицы. Ей всегда говорили, что черный цвет не идет молоденьким женщинам. Да он и самой ей никогда не нравился, поскольку напоминал отвратительных ворон, которые сидели на дереве за окном ее комнаты. О! Она ненавидела черное! Но сегодня черный цвет вполне соответствовал ее настроению, а кроме того, черный — это цвет траура.
Внизу всегда такая солнечная и просторная комната, которую больше всех остальных любила мама, выглядела сегодня совсем по-другому из-за плотно закрытых ставней и черного крепа, которым была обтянута французская, белая с позолотой мебель, привезенная сюда из Англии. Сев между Хэриет и отцом, Алекса вдруг подумала о том, почему в таких случаях полагается говорить шепотом? Неужели все считают, что мертвые могут слышать и хоть что-то может побеспокоить их вечный сон? Мертвые. Что толку от того, что они сидят сейчас, молитвенно сложив руки и склонив головы, а епископ, приехавший сюда из Кэнди, вместе с маленьким лысым викарием из церкви в Гамполе читают поминальные молитвы? Мертвые не могут слышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183