— Ничего удивительного в таком случае, что вы так привязаны к своему креслу-качалке! — засмеялся Тайтес. — Уж если вы усядетесь, не так-то просто, наверное, потом опять подняться!
— Вот именно, — фыркнул тот.
Пока Мэнипенни засыпали вопросами, каким он видел Запад во времена Гражданской войны в Америке, Джеф ненароком выглянул в окно, как раз в ту минуту, когда какой-то юноша верхом подъезжал к дому. Он хотел, было выйти и узнать, что нужно этому парню, но как только раздался стук в дверь, Тайтес и Мэнипенни наперегонки бросились открывать.
— Сидите спокойно, сэр, — сказал Тайтес Джефу, положив ему руку на плечо. — Я открою.
— Думаю, что и я мог бы это сделать, — нахмурившись, заявил Мэнипенни. — Это ведь вроде бы одна из моих обязанностей.
Когда оба старика отошли подальше, Шелби заметила:
— Эти двое ни в чем не желают уступать друг другу с самого возвращения Тайтеса из Биллингса. Мистер Мэнипенни был так счастлив, покачиваясь в кресле на веранде, до тех пор, пока Тайтес не принялся делать замечания, явно намекая на то, что пожилой джентльмен бездельничает.
Она ласково рассмеялась.
Не прошло и минуты, как Тайтес вернулся в кухню.
— У этого парня телеграмма для мистера Уэстона. Когда Джеф, в сопровождении Тайтеса Пима, вышел на веранду, он увидел, что Мэнипенни уже там — караулит их посетителя.
— Мне сказали передать это в собственные руки графа Сандхэрстского, — заявил обветренный, грубоватый парнишка. — Это вы?
— Совершенно верно, — внушительно ответил Джеф.
— Ну, тогда — вот.
Он протянул телеграмму и был, казалось, потрясен, когда Джеф дал ему несколько монеток. — Вот это да! Спасибо, граф!
Тайтес направился к новому амбару, а Мэнипенни вернулся в тенек, в свое кресло-качалку. Джеф, холодея от ужаса, прошел в другой конец веранды, рядом с кухонным окном, и надорвал желтоватую наклейку.
Прошло не меньше минуты, прежде чем до него дошел смысл прочитанного. Его отец, герцог, тяжело болен. Он может умереть. Джеффри необходим дома и должен вернуться в Англию немедленно.
Он прислонился к бревенчатой стене и попытался осознать, это известие и справиться с потрясением. Дома. Но… его дом здесь! Если бы он знал, то ни за что бы не уехал на целый месяц; он остался бы здесь, дорожа каждым часом, ухаживая за Шелби так нежно, чтобы она захотела остаться с ним на всю жизнь.
При мысли о ней его сердце пронзила боль. Что же ему теперь делать? Ее наряд и украшенный ею дом — могло ли это означать, что она готова оставить ту жизнь, которую любила больше всего на свете, и дом в Вайоминге из любви к нему? Все, что Шелби когда-либо говорила о своей жажде свободы, эхом отдавалось у него в мозгу. Сколько раз она повторяла, что никогда не смогла бы выдержать манерности и чванства, лондонского света?
Взволнованный шепот Бена Эйвери донесся до него через окно.
— Шел, ты знаешь, я просто поверить не могу тому, что я заметил между тобой и Джефом!
— Ш-ш-ш-ш! Он может услышать!
— Он на улице, и у меня может не быть другого случая объяснить тебе, что ты ведешь себя как дурочка! Я не хочу, чтобы ты была невежливой с мужчинами, но это вовсе не значит, что ты должна пускать слюни, и разряжаться в пух и прах, и заказывать себе средство для ращения бюста, и строить ему телячьи глазки!
— Дядя Бен! — выдохнула она.
— Эге, спорим, что я знаю, куда ты метишь! — В голосе его неожиданно послышалось облегчение. — Готов поклясться — ты пытаешься заловить Джефа и женить его на себе, чтобы снова получить свое ранчо!
Шелби сначала не ответила, затем проговорила как-то странно, поспешно:
— Что ж, это не самая худшая из причин, для того чтобы выйти замуж, разве не так? А теперь замолчи, пока он не услышал тебя.
Вместо того чтобы пройти мимо окна и оказаться замеченным, Джеф повернулся и спустился с веранды. Лишь отойдя подальше от дома и прислонившись к тополю, росшему у огорода, он позволил себе забыться и дал волю своим чувствам. Жгучие слезы наворачивались ему на глаза, пока боль, наконец не стала утихать.
Старая броня Джефа была еще при нем — отложенная в сторону, но вполне годная к употреблению. Он опять достал ее вместе с маской, которая прежде не сходила с его лица, и направился в дом.
* * *
Шелби убирала в кухне, избегая испытующего взгляда Бена, когда Джеф снова вошел в дом. Обеспокоенная тем, что могло быть в телеграмме, она просто не в силах была, как следует ответить дяде.
Она и так не умела притворяться, а Бен, к сожалению, знал ее с самого рождения, так что обмануть его было трудно. Хорошо еще, что он был мужчиной! Еще менее чувствительный и проницательный, чем большинство мужчин, Бен вряд ли догадался бы о чем-нибудь, если бы ему прямо не сказали, что его племянница влюблена в Джеффри Уэстона. Так что Шелби, с трудом овладев собой, постаралась как можно небрежнее и равнодушнее взглянуть на Джефа.
— В телеграмме было что-нибудь важное?
— Пожалуй.
Ее обдало ледяным холодом. Это был новый, незнакомый ей человек. Казалось, он был лишь оболочкой ее Джефа, и Шелби тотчас же поняла, что это не случайное настроение.
— У вас все в порядке?
— Не совсем.
На нем опять был его перстень с печаткой, и он вертел его на пальце. Зубы его были сжаты; один только мускул на щеке слегка дрогнул, прежде чем он снова заговорил, более резко и отчетливо, отчеканивая каждое слово:
— Похоже, мой отец серьезно болен. Боюсь, я должен ехать немедленно… а потому я вынужден проститься с вами.
Шелби сдавленно охнула. Ее серо-голубые глаза расширились от ужаса.
— Но… вы же не можете, вот так просто уехатъ. Я хочу сказать… это ранчо — оно ведь принадлежит и вам тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134