Течение подхватило его. Черная корзина быстро пропала в темноте. Пока Евфрат не обмелеет в сентябре, никто ее на дне не увидит.
Вывели ишаков из ивняка. Джан отыскала Полярную Звезду. Обогнули возделанные поля. Вышли в степь и направились прямо на восток. Если все будет благополучно, недели через две доберутся до Тигра.
Можно было бы и быстрее, но Джан к ходьбе не привыкла, а няня совсем отвыкла за семнадцать лет жизни во дворце.
Ишаков к тому же надо было беречь — без них не пройти через степи и пустыни. Один вез все имущество беглецов.
Казалось, что взяли только самое необходимое, а вьюки все-таки получились тяжелые. На другого нагрузили съестные припасы, небольшие вязанки дров и бурдюки с водой. Привьючили и лопату с киркой. Джафар заранее принес их в пещеру — мало ли что может случиться в пути. Только оружия не было, кроме обыкновенного топора. Джан хотела было унести один из отцовских кинжалов, но не отважилась — пропажу обнаружили бы, да и к чему им кинжал. Льва им все равно не заколоть, а у разбойников стрелы и копья.
Рассвет застал путников в безлюдной степи. Шли без дороги по низкой густой траве. Местами она уже начала выгорать, но в низинах красными озерами цвели маки. Джан шагала через силу. С непривычки ноги натерла сандалиями, ступни горели. После каждой остановки становилось все труднее и труднее подниматься. И все из-за того, что надо выглядеть бедными людьми, которым не на что купить двух-трех лишних ишаков… Кладь завернули в дерюги, сами одеты по-деревенски. Не стоит таких и трогать… Джан все это знает, сама обдумывала вместе с Джафаром и няней, но ноги болят нестерпимо, глаза слипаются, и когда еще можно будет выспаться…
Джафар видел, что подруга измучилась, но не хотел останавливаться, не найдя воды. Иначе надо пить самим, поить ишаков, бурдюки быстро опустеют, а потом где их наполнять?..
Привычным глазом искал, где может быть родник. Путники шли прямо навстречу только что взошедшему солнцу, а в стороне виднелся скалистый пригорок и у подножия его ложбинка. Всмотревшись внимательно, пастух заметил, что над низиной стайками носятся саджи. Уверенно повел туда свой маленький караван: где поутру собираются эти степные птицы, там и вода. Чистый, холодный родник тек из расселины скалы. Трава в лощине была бархатисто-зеленая, и ишаки, напившись вдоволь, поспешно опустили в нее жадные морды.
Беглецы расположились повыше, в тени скалы. Джан, едва успела умыться, сразу заснула, уткнувшись в маленькую сафьяновую подушку, взятую в дорогу няней. Отошла только под вечер. Захотела есть. Попробовала было хозяйничать, но Джафар и няня не позволили. Олыга осторожно проколола ей пузыри на ногах, протерла ранки пальмовым вином, обмотала ступни чистыми тряпками.
Впервые после ухода из Анаха путники развели под скалой костер из привезенных дров. Няня сварила плов с изюмом, приготовила кофе.
Джафар пил душистый крепкий напиток впервые в жизни. Ему стало легко и весело. Руки сами потянулись к наю, и, любуясь глазами подруги, он заиграл песню о любимой, которую сложил, еще не зная Джан. Джафару казалось, что флейта никогда не пела так задушевно, как в этот вечер. Первый раз он играл не для далекой, неведомой, а для той, которая лежала здесь, у догоравшего костра, закутавшись в абайе. Слушала, слушала, улыбалась пунцовыми губами, одобрительно кивала головой и опять принималась слушать.
Най точно стал живым существом. Он разливался трелями бюльбюля, плакал, стонал от страсти, ворковал, словно дикие голуби в древних развалинах. Кончил тихой колыбельной песенкой.
Когда флейта замолчала, Джан, выпростав руку из-под плаща, положила ее на плечо юноши.
— Милый, это твоя песня?
— Да, Эсма… Нравится тебе?
Вместо ответа она прижала к губам его пальцы, только что бегавшие по наю.
— Кто тебя научил так сочинять?
— Никто… я сам. Играть помог научиться музыкант, а придумывал я сам.
И Джафар принялся рассказывать ей историю своей жизни — при свиданиях на берегу не до того было, — ученичество у соловьев в то далекое уже время, когда он был сыном брадобрея и не знал нужды, работу в цирюльне, гибель приемной матери, голод, холод и побои в первые годы у торговца скотом. Рассказал, как проводил дни и ночи в степи, где пел и ветер, и жаворонки, и весенние воды, и где он встретился с учителем — бродячим музыкантом. Рассказал, как, подрастая, он иногда чувствовал, что кто-то невидимый напевает ему песни без слов, и оставалось, вынув из сумки най, повторить то, что уже звенело в голове.
Было уже темно. Костер еле тлел. Няня посапывала на своей кошме. Где-то вдали выли шакалы, а они все говорили и говорили о том, как родятся песни, и можно ли передать звуками все, что видит и чувствует человек.
Джан, не задумываясь, шила для своих мыслей привычно-нарядные словесные кафтаны. Джафар с трудом одевал их в деревенские рубища, но через прорехи бедной одежды сквозила полнокровная, радостно-здоровая суть, и Джан, слушая простонародную речь любимого, легко угадывала то, что ему было трудно сказать.
13
Вторую ночь усталая и радостная принцесса Джан спала, обняв пастуха Джафара, а когда проснулась, подумала о том, что вряд ли на свете есть много женщин счастливее ее. Ноги все еще ныли, но на душе было легко, и легок был душистый утренний воздух степи. Джафар уже хлопотал вместе с няней у костра. Сильными взмахами рубил узловатую корягу саксаула. Невдалеке от становища он нашел несколько больших кустов. Топор вспыхивал на солнце розовым огнем, и ноги юноши, мокрые от росы, блестели, точно облитые маслом.
Джан не хотелось подниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74