Каждое утро, когда Мередит просыпалась, его уже не было, но ночью он возвращался; его глаза были полны любви, губы были жадными, а руки щедрыми на ласки.
Она сдерживала десятки вопросов, которые ей хотелось задать, зная, что он ничего не скажет, пока не будет готов. Мередит радовало его молчаливое одобрение того, что она была не любопытна, что принимала то, что он мог ей дать, и не требовала большего.
Пятая ночь, последняя на “Звезде Огайо”, была совсем другой. Она будет другой, поняла Мередит, как только Квинн перешагнул порог каюты. В его потемневших глазах ничего нельзя было прочесть. Его губы были крепко сжаты, словно он принял решение, которое ему не нравилось, но которое он должен был теперь выполнять.
Его взгляд немного изменился — стал еще более мрачным — когда он увидел Мередит, сидящую на постели с распущенными по плечам волосами.
Он сел рядом с ней и поднял ее подбородок, чтобы их глаза встретились.
— Я люблю тебя, Мередит, — сказал он просто, — я не хотел, я пытался не любить тебя, но я люблю.
— Почему пытался не любить? — спросила она бесхитростно.
— По многим причинам. Одна из них — опасность, которой я мог тебя подвергнуть.
— Я тоже могу подвергнуть тебя опасности, — ответила она.
— Я привык к опасности, — сказал он.
Она промолчала. Она чувствовала, что он собирается сказать ей еще что-то, понимала, что он должен начать сам. Он прислонился к стене и притянул ее к своей груди.
— Ты многого не знаешь обо мне.
Она повернула голову и заглянула ему в глаза.
— Я знаю, что я люблю тебя, — сказала она так доверчиво, так нежно, что у него сжалось сердце.
— Не говори этого, Мередит. Не сейчас. Ты пока ничего не знаешь.
— Я знаю тебя, — сказала она. — А больше ничего не хочу знать.
Наступило тягостное молчание. Он осторожно отстранил ее, наклонился и снял ботинки и темные носки.
— Смотри, Мередит, — сказал он мрачно, — смотри на мои ноги.
Встревоженная его голосом, она повиновалась. Его лодыжки были обезображены шрамами. Она нежно коснулась шрама на левой ноге.
— Господи, — сказала она.
— Я — убийца, приговоренный к каторге, Мередит. Каторжник. Беглый каторжник, — его голос был напряженным и грубым. — У меня вся спина в шрамах. После плетей. Как у Кэма. Поэтому я не хотел, чтобы ты до нее дотрагивалась. Ты бы непременно стала меня расспрашивать.
— Но где? Как? — спросила Мередит дрожащим голосом, пытаясь осознать его слова. Что он такое говорил?..
— В Англии. Я убил сына аристократа и был приговорен к пожизненной ссылке. Меня отправили в Австралию, где я работал на строительстве дорог и в угольных шахтах с закованными в кандалы каторжниками.
Годы за границей. Годы, о которых он никогда не говорил. И его безжизненный голос сказал ей гораздо больше, чем могли сказать гнев или ненависть. Он говорил почти как умирающий. Мередит еще раз взглянула на глубокие шрамы на его ногах и многое поняла.
— Так вот почему…
— Подпольная железная дорога? Отчасти. Мне невыносимо видеть человека в цепях. Или наказание плетьми. Я вижу себя в каждом из них, этих несчастных. Так что это — не сострадание и не жалость. Это нужно прежде всего мне самому, чтобы выжить. — В его голосе слышалось отчаяние, желание быть понятым ею.
Она тронула его за руку. Ладонь была сжата в кулак, загорелая кожа побелела от напряжения. Она прикусила губу, сдерживая жалость, готовую прорваться наружу. Она инстинктивно поняла, что жалость ему не нужна.
— А как тебе удалось… спастись?
— Мой отец и старший брат долгое время пытались меня разыскать. Они растратили целое состояние, наконец, наняли отчаянного человека, чтобы он помог мне бежать. Он подкупил охрану и нелегально переправил меня на борт корабля, шедшего под американским флагом. В Англии до сих пор объявлен на меня розыск.
— А здесь?
— Английский посол делал несколько запросов в Вашингтоне. Так как речь идет о дуэли, американские власти не склонны выдавать гражданина своей страны в подобном случае. В Канаде — совсем другое дело.
— Но если это была дуэль…
— В Англии дуэли запрещены. Обычно этот запрет игнорируется, но я убил сына очень влиятельного человека. Мне пришлось признаться в убийстве, чтобы избежать смертного приговора… Но последнее слово осталось за ним. Он сказал, что сделает мою жизнь адом и выполнил свое обещание. Восемь лет ада. Я часто думал, что смертная казнь была бы более милосердным наказанием.
— А сейчас… Он ничего не может сделать?
— Он умер, — коротко сказал Квинн. — Иначе, боюсь, он бы постарался вернуть меня назад. Теперь я не представляю большого интереса для английских властей, хотя уверен, что они были бы рады заполучить меня, попади я на их территорию. В Австралии на беглых каторжников смотрят не очень благосклонно. Они вдохновляют на побег и других.
В его голосе звучала горечь, и Мередит поняла, что он не все рассказал ей. Еще не все. А расспрашивать она не могла — это было понятно. Мередит все пыталась осмыслить его рассказ, постичь ужас от шрамов на его ногах и на спине. Неудивительно, что он не знал покоя. Неудивительно, что он так тщательно скрывал свои чувства. Тюрьма, несвобода для такого гордого, энергичного человека, как Квинн, должна быть невообразимо ужасной.
Она погладила его по окаменевшей от напряжения щеке.
— Каторжник, — горько сказал он, — ниже любого зверя. С нами обращались хуже, чем с животными. Животные стоят денег. Даже раб стоит денег. Мы же не имели никакой ценности. Единственной целью наказания было выбить из нас остатки всего человеческого. И это им удалось. Так мало осталось, чертовски мало, — он помолчал, сжимая ее так крепко, что ей стало больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131