Хотел, чтобы я тебе сказала. Поэтому я и взяла тебя с собой в Новый Орлеан, собираясь все объяснить. Но там с тобой случилась беда, а потом доктора предупредили, что тебя нельзя расстраивать.
– Я не понимаю! – страстно воскликнул Александр. – Почему же ты вышла за отца? Он знал? Ты ему сказала?
– Знал. Но он любил меня и хотел защитить. И тебя любил. И всегда считал своим сыном. Паулос был необыкновенным человеком, Александр. Я тоже очень его любила.
Лицо Александра немного порозовело.
– Тебе следовало сказать мне, когда я вернулся из больницы. Я бы понял.
– Поверь, милый, я так и собиралась сделать, но доктора запретили волновать тебя, пока анализы не будут хорошими.
Мальчик упрямо тряхнул головой и с вызовом объявил:
– Я всегда гордился тем, что Паулос Хайретис – мой отец, и всегда буду гордиться. И ни за что не поменяю фамилии.
– Никто и не требует этого от тебя, дорогой, – всхлипнула она, сжимая руку сына.
За эти минуты Александр стал намного старше. Глядя на нее каким-то странным взглядом, он признался:
– Я не обижаюсь, мама, честное слово. И не злюсь. Я даже рад, что узнал. – И, внезапно улыбнувшись, добавил: – По крайней мере теперь я понимаю, почему у меня нет слуха!
Валентина с облегчением рассмеялась и крепко обняла сына. Все будет хорошо. Он не разлюбил ее. И не думает о ней плохо. Александр оказался способен понять и простить мать. Их любовь никогда не погаснет.
Видал все еще был в театре. Она ступила в полутемный зал и подошла к сцене, где он расссматривал декорации для второго акта.
– Я сказала ему, – тихо шепнула она.
Он резко повернулся. Валентина никогда прежде не видела у него такого просветленного, сияющего лица. Она обняла Видала и положила голову ему на грудь.
– Он уже догадывался, Видал. И сначала был расстроен и сбит с толку.
– Черт, – выругался Видал, и глаза его потемнели. – Может, мне пойти к нему и все объяснить?
Валентина покачала головой.
– Не стоит. У вас впереди еще много времени. Мне кажется, сейчас ему надо побыть одному.
Видал прижал ее к себе.
– Ты сказала, что мы собираемся пожениться?
– Да, – улыбнулась Валентина. – Он очень обрадовался, Видал.
– И ты больше не хочешь ждать? – хриплым от нахлынувшей нежности голосом допытывался Видал.
– Ни дня.
Зубы Видала сверкнули в ослепительной улыбке, на миг лишившей Валентину дара речи.
– Значит, мы поженимся как можно скорее. Через неделю.
– Но это вечер премьеры!
– Тогда через неделю, считая с завтрашнего числа, – весело предложил он.
Валентина прослезилась от радости.
– День Святого Иосифа!
– Это какой-то особый праздник для тебя? – удивился Видал, проводя кончиком пальца по ее щеке.
– О да! Я связывала с ним все надежды, когда была маленькой. Именно в этот день я понимала, что смогу все. В этот день в Сан-Хуан-Капистрано возвращались ласточки.
– Ты там жила? – с любопытством спросил Видал.
Валентина кивнула. Перед ней неожиданно ясно предстали в эту минуту белые стены монастыря-тюрьмы. Резкий невыветривающийся запах карболового мыла… Шорох тяжелых монашеских одеяний по изразцовому полу. Она вновь вспомнила неукротимое стремление быть свободной, как ласточки, нырявшие вниз и взмывавшие вверх с такой безупречной грацией, что девочке хотелось плакать.
– Расскажи, – нежно попросил он.
Валентина прильнула к нему, и в тишине пустого театра впервые прозвучала невеселая история об одиноком детстве. И о ласточках, год за годом вселявших в ее сердце надежду.
– Жаль, что ты не рассказала мне обо всем раньше, малышка, – вздохнул Видал, когда она замолчала. Сердце его снова заныло при мысли о ее безрадостном, полном боли и обид существовании.
– Не стоило, Видал, – мягко возразила она. – Это было очень давно. – И она прижалась губами к его губам, решительно отметая прошлое, радуясь светлому счастью будущего.
Несколько дней спустя Видал преподнес Валентине свадебный подарок – золотую ласточку, распростершую крылья в полете, подвешенную на тонкой цепочке.
– Как прекрасно, – прошептала она, когда он надел цепочку ей на шею. – Это самый дорогой подарок, который я когда-либо получала.
Она больше не снимала кулон. Даже переодеваясь к генеральной репетиции, просто сунула его за высокий ворот утреннего платья из цветастого шифона, которое должна была носить ее героиня.
Роль Натальи завораживала Валентину. Романтическую, капризную женщину было так же нелегко воплотить на сцене, как сильную, неукротимую Гедду Габлер. В пьесе шла речь о семье, живущей в подмосковном поместье. Стоит невыносимо жаркое лето. Наталья Петровна, двадцатидевятилетняя красавица, равнодушна к своему немолодому мужу. Ее увлечение Беляевым, наставником сына, разрушает тихую семейную идиллию, причиняет домашним боль и страдания. Наталья становится примитивной неукротимой силой, не знающей преград. Ей безразлично, что такая эгоистическая любовь имеет гибельные последствия не только для нее, но и для других.
Эта роль требовала виртуозного владения техникой еще и потому, что была центральной. Весь драматический эффект пьесы сосредоточился в этом персонаже. Валентина играла живо, правдоподобно, вкладывая всю душу в работу, и временами казалась настоящей русской женщиной. Видал не уставал восхищаться ею. Точно выверенные жесты. Ни одного лишнего движения. Она словно была создана для этой роли.
Они работали в полной гармонии и удивительном согласии.
– Потрясающе! – убежденно воскликнула Лейла после первой же репетиции. – Еще лучше, чем Гедда!
– Я, должно быть, сошла с ума, когда согласилась выйти замуж наутро после премьеры, – вздохнула Валентина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137