Серене хотелось вернуть это мгновение. Ей хотелось, чтобы Чак продолжал молчать. Она не желала, чтобы оправдалось ужасное предчувствие беды.
Чак выпустил тонкую струйку дыма и произнес голосом, каким он мог бы спрашивать, не хочет ли Серена еще мартини, добавить ли ей в кофе молоко:
– Я не желаю видеть вьетнамцев до конца своих дней.
Серена на секунду закрыла глаза, понимая, что должна была предвидеть такую реакцию с его стороны. Когда она вновь посмотрела на Чака, то поймала его пристальный взгляд.
Его плечи блестели от испарины, а там, где ногти Серены впивались в его плоть, остались чуть заметные царапины. От их тел и скомканных простыней поднимался легкий запах спермы.
Она заговорила, тщательно подбирая слова, понимая, что на карту поставлено их будущее:
– Твои чувства объясняются тем, что произошло с тобой во Вьетнаме. Но ведь дети не развязывали войну, они не повинны в жестоком кровопролитии. Они не отвечают за это. Они пострадали в войне не меньше тебя. Когда ты увидишь их, познакомишься с ними, твоя неприязнь исчезнет.
Чак долго смотрел ей в глаза. Где-то продолжали тикать невидимые часы.
– Нет, – сказал он наконец, отворачиваясь от Серены и протягивая руку к джинсам. – Нет. Все не так просто. Мои чувства укоренились слишком глубоко.
Серена откинула простыни, встала на колени и, подавшись к Чаку, с жаром заговорила:
– Ты ведь не испытываешь отвращения или ненависти к Чинь. Чем же дети хуже ее? Чем они...
– Ничего не выйдет. – В голосе Чака не угадывалось и намека на сомнение. Голос был ровный и твердый, лишенный каких-либо эмоций. Чак начал натягивать джинсы. – Чинь совсем другое дело. Когда я с ней познакомился, вьетнамцы вообще не внушали мне каких-либо чувств. А потом, когда Кайла сбили, а меня ранили... – Он пожал плечами. – Потом я думал о ней как о девушке Кайла. Она и теперь остается для меня девушкой Кайла. Я не воспринимаю ее как вьетнамку.
– Но стоит тебе увидеть детей, увидеть, что это всего лишь дети, нуждающиеся в любви и заботе... – снова заговорила Серена.
– Так обеспечь им любовь и заботу, – перебил Чак, равнодушно пожимая плечами. – Но не думай, что я соглашусь изображать из себя доброго папочку. Я не хочу жить, постоянно вспоминая о Вьетнаме. Ни сейчас, ни в будущем.
Серена спустила ноги на пол и встала, глядя на Чака из-за смятой постели.
– Мы могли бы уладить это, – сказала она чуть дрогнувшим голосом. – Я знаю, мы сумеем.
Чак покачал головой, и Серена с ужасом осознала, что до сих пор жила в воображаемом мире. У них с Чаком нет будущего в Бедингхэме, как не было будущего у нее с Кайлом.
– Нет, – повторил Чак. – Тебе придется выбирать. Либо дети, либо я.
– У меня нет сомнений, – отозвалась Серена, и хотя в ее глазах затаилась боль, ее голос не уступал твердостью голосу Чака. – В первую очередь дети. И так будет всегда.
Лицо Чака напряглось. В его взгляде мелькнуло чувство, которое он до сих пор скрывал и которое Серене не удалось разгадать.
– В таком случае все кончено, – сказал он и вышел из комнаты.
Уединившись в номере мотеля, Серена отыскала на дне сумки два пакетика «Эрл грей» и заварила себе чашку чая. Потом она позвонила Габриэль.
– Откуда ты звонишь, дорогая? – Связь была плохая, и Серене не удалось уловить нотки нетерпеливого беспокойства в знакомом хрипловатом голосе подруги.
– Из Вашингтона. Я навещала Чака, – лаконично отозвалась она.
– Ох! – На противоположном конце линии повисла тишина, словно Габриэль было трудно привести в порядок свои мысли.
Серена бросила взгляд на запястье, пытаясь сообразить, который час в Париже. Должно быть, глубокая ночь, и именно потому голос Габриэль звучал без обычной для нее жизнерадостности.
– Я до сих пор не выяснила, как его лечили в госпитале Рида, – добавила Серена, – но успех налицо. Он может ходить.
Габриэль знала о Чаке. Несмотря на то что прошло уже два года с тех пор, как они вместе жили в Сайгоне, Габриэль оставалась подругой и наперсницей Серены. Некогда эту роль играл Лэнс, но, хотя Серена и получала время от времени его письма, она уже давно не виделась с братом. И оттого, что он был самым важным человеком в ее жизни, разлука казалась еще более долгой.
Серена знала: нет необходимости признаваться, что она нарушила клятву и переспала с Чаком. Габриэль поймет это без лишних слов.
– Все начиналось даже лучше, чем можно было надеяться, пока я не посвятила его в свои планы относительно Бедингхэма, – произнесла Серена и сделала паузу, опасаясь, что ее голос вот-вот прервется. Вновь обретя самообладание, она продолжила: – Он сказал, что не хочет жить, постоянно вспоминая о Вьетнаме. Он был тверд как скала.
Мне пришлось выбирать между ним и детьми. Короче говоря, между нами все кончено.
– Ох, дорогая... Мне так жаль...
– Мне тоже, – мрачно произнесла Серена. – Но жизнь продолжается. Завтра утром я вылетаю в Лос-Анджелес, чтобы увидеться с Эбброй, Скоттом и Санем...
– Нет, дорогая, – взволнованно перебила Габриэль. – Я только что получила телеграмму от Эббры. Вряд ли она захочет встретиться с тобой. В ближайшее время она вообще ни с кем не пожелает видеться.
Сердце Серены неистово забилось.
– Что-нибудь с Санем? Он заболел? Произошел несчастный случай? Ради Бога, Габриэль, что случилось?
– Дело не в Сане, а в Льюисе.
– Льюис? Не понимаю. Он ведь погиб...
– Нет, дорогая, – заговорщическим тоном отозвалась Габриэль. – Он выжил, и северовьетнамские власти выпустили его на свободу. Он уже на пути домой.
Как у Эббры и Габриэль, первой реакцией Серены было чувство головокружительной радости оттого, что человек, считавшийся мертвым, жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97