Его левая рука свободно болталась у бедра, распухшие суставы коленей и локтей возмущенно роптали. С каждым шагом его ноги все глубже уходили в грязь. Он услышал, как вьетконговцы следом за ним вломились в лес, но продолжал продвигаться вперед, понимая, что опередил погоню не более чем на пятьдесят ярдов, В темноте тускло поблескивала вода. Льюис ринулся к ней, барахтаясь в глубокой грязи. Если он погрузится в воду с головой и станет дышать через тростинку, у него все-таки будет шанс ускользнуть от преследователей.
Под тонким слоем сверкающей воды скрывалась трясина. Какое-то страшное неизвестное существо обвилось вокруг его ступней и, усиливая хватку, потянуло вниз. Льюис яростно извивался, пытаясь высвободиться, но лишь еще глубже погружался в болото. Вода дошла ему до пояса, потом до груди.
– Только не это! – хрипло вскрикнул он, чувствуя, что схватившая его тварь вот-вот возьмет верх. – Ради всего святого, только не это!
Из-за деревьев показались вьетконговцы. Чьи-то руки вцепились в Льюиса и потянули, едва не разрывая его пополам. Над ним склонилась фигура в черной одежде и, сунув автомат в воду, выпустила очередь. Невидимая пульсирующая масса, обвившая его ноги, замерла в неподвижности. Словно выброшенного на берег кита, окровавленного, истерзанного Льюиса вытянули на сушу.
Ранним утром его перевели из хижины в бамбуковую клетку, площадь которой составляла полтора на два метра, а высоты едва хватало, чтобы сидеть.
Там его и оставили. Ему не давали размяться, даже не выводили в уборную. Здесь не было тени, чтобы укрыться от палящего солнца, не было защиты от ночного холода. Рана в плече загнила, но, к изумлению Льюиса, гангрены не было, и необходимости ампутировать руку не возникло.
Дни, недели и месяцы сменяли друг друга. Незадолго до Рождества Льюиса выпустили из клетки, но лишь затем, чтобы еще раз допросить. И вновь подвергнуть пытке. И только тогда он впервые сломался. Не столько внешне, сколько внутренне. Его локти стягивали веревкой, пока они не соприкасались друг с другом; мучители прокалывали ему барабанные перепонки, избивали бамбуковыми палками. И когда наконец его – скорее мертвого, чем живого – вновь бросили в клетку, он стиснул пальцами решетку и представил себе Рождество в Калифорнии. Он воображал жареную индейку, ванну, чистые простыни. Он думал об Эббре, думал о том, сколько лет пройдет, прежде чем он ее вновь увидит. Если вообще увидит. Он уронил голову на руки и заплакал.
Глава 24
«Хью» так и не достиг земли. Он вломился в кроны деревьев и повис вертикально, словно готовая взорваться бомба. Кайл уперся руками в приборную панель и закричал второму пилоту, чтобы тот выбирался из кабины к чертовой матери. Ответа не последовало. Одна из пуль, пробивших плексигласовый фонарь вертолета, угодила парню между глаз.
Кайл не стал мешкать. До взрыва оставались считанные секунды, и он не потратил зря ни одну из них. Освободившись от пристежных ремней, он покинул искореженную машину и, кувыркаясь, провалился сквозь густую листву и упал на землю.
Вертолет полыхнул огнем, взрыв отбросил Кайла шагов на тридцать. Шлем свалился с головы, волосы и куртка загорелись. Ему казалось, что во всем его теле не осталось целой косточки. Он катился по земле, охваченный дикой болью, и вдруг увидел северовьетнамских солдат, бегущих к нему. Он попытался выхватить пистолет, но это ему не удалось.
Кайл не мог шевельнуть рукой. Он ее не чувствовал, даже не мог понять, прострелена ли она, сломана или оторвана. Он лишь заметил, что горящий вертолет остался вдали и ему более не грозит опасность превратиться в жаркое.
Он перекатился по земле, пытаясь нащупать пистолет левой рукой, но там, где прежде находилась кобура, теперь ничего не было. Изрыгая проклятия и в любую секунду ожидая смертоносной пулеметной очереди, Кайл захлопал здоровой рукой по голове, сбивая охватившее волосы пламя.
Вьетнамцы не стали стрелять. Они обступили Кайла и потушили его пылающую куртку. Ему казалось, что кожа на его макушке сгорела дотла. Высоко над его головой в плотной завесе артиллерийского огня кружил вертолет. Кайл знал, кто сидит за штурвалом. Это Чак, рискуя собственной жизнью, предпринял отчаянную попытку выручить друга. Кайл увидел, как «Хью» загорелся и, сделав вираж, прижался к земле.
– Убирайся ко всем чертям, ты, болван! – рявкнул он, обращаясь к небесам, и в тот же миг вьетнамцы стянули с него обувь и обшарили его в поисках оружия.
Только сейчас, впервые с того мгновения, когда Кайл покинул машину, его пронзила пугающая мысль о ранениях, которые он мог получить. Правая рука была на месте, но сломана; из локтя неестественно торчала кость. Спина обгорела, хотя Кайл и не знал, насколько серьезно; голова и лицо также были обожжены.
На земле тут и там лежали тела солдат разведроты, застреленных при попытке подняться на борт вертолетов. Кайл заметил двух-трех южновьетнамских солдат, которых уводили прочь под дулами автоматов. Кроме него, из американцев никто не уцелел.
– Кажется, ты остался в одиночестве, малыш, – мрачно сказал он себе, борясь с болью, слабостью и головокружением.
А в Сайгоне осталась Чинь, также брошенная на произвол судьбы.
Он потерял сознание задолго до того, как вьетнамцы закончили расчищать место кровавой бойни. Придя в себя, Кайл понял, что его куда-то несут на носилках. В первую секунду ему в голову пришла безумная мысль, что это носилки американской армии и что он на пути к цивилизованному, сияющему чистотой военному госпиталю. Но потом он увидел, что его несут азиаты в зеленом обмундировании и касках, и задумался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97