Гэвин был бы расстроен, узнав, что она так скучает по нему – едва не расплакалась при одном воспоминании о нем. В конце концов, она сама подтолкнула его к решению оставить семью и поехать во Вьетнам. Находясь там, он осуществлял не только свои, но и ее стремления.
Габриэль улыбнулась собственной глупости, и на ее ресницах задрожали капельки слез.
– Да, идем, мой храбрец, – отозвалась она, торопливо вышла в дверь и спустилась по лестнице на улицу.
Они выступали во втором отделении, и впоследствии Габриэль не могла припомнить ни одной из тех знаменитых американских и британских групп, что вышли на сцену первыми. Она запомнила лишь, как Рэдфорд крикнул ей, блестя черными, как агаты, глазами:
– Пора, малышка! Нам пора!
Из гигантских громкоговорителей хлынули звуки вступления. Габриэль скрестила пальцы на обеих руках, вознесла небесам молитву и вслед за Рэдфордом вихрем вылетела на сцену, словно капелька ртути, в черном мини-платье и сапожках на высоких острых каблуках.
С первой секунды она завладела вниманием аудитории.
– Вы меня любите? – крикнула она, перекрывая голосом бушующее море рок-н-ролла. – Вы меня ждали?
Она танцующим шагом двинулась к рампе, встряхивая блестящими на солнце рыжими волосами, покачивая бедрами и притопывая в такт музыке, и двадцать тысяч глоток взревели в унисон.
Они исполнили четыре запланированных номера, но толпа свистом и воплями требовала еще и не желала успокаиваться, пока группа не заиграет следующую композицию.
– Ладно, ребята! – крикнул из-за рояля Рэдфорд. – Давайте «Любовника»!
Это была одна из песен, написанных Габриэль, и Рэдфорд аранжировал ее так, что она напоминала скорее блюз, чем рок. Габриэль охватили бурное ликование и радость; она на мгновение застыла, переводя дух и заставляя публику настроиться вслед за собой на новый лад.
– «Где ты, мой милый?» – запела она невыразимо женственным, неожиданно беззащитным и трогательным, словно на грани отчаяния, голосом, некогда сводившим с ума посетителей ночных клубов.
Нужна была большая смелость, чтобы закончить выступление на рок-концерте такой песней, но она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Как только утихли последние аккорды, зрители повскакивали со своих мест, разразившись громом рукоплесканий, криков и свиста. Габриэль видела, как Мишель за кулисами вопит от восторга, а Рэдфорд в нескольких шагах победно поднимает вверх кулаки.
Музыканты сгрудились вокруг Габриэль на середине сцены, обнимая ее и приветствуя публику, громкими криками выражая ей свою ответную благодарность.
Габриэль не сомневалась, что всегда будет помнить эти радостные минуты. Мишель вынул ребенка из люльки, поднял его так, чтобы малыш мог увидеть мать, и Габриэль подумала, что, если бы здесь присутствовал Гэвин, эти мгновения стали бы не просто радостными, а самыми счастливыми в ее жизни.
Глава 17
– Когда придет время мне уезжать, твои познания в английском усовершенствуются до такой степени, что ты сможешь получить работу переводчика в американской армии, – сказал Льюис одним июльским утром, когда они с Там заканчивали очередной урок.
Девушка посмотрела на него, и в ее обычно непроницаемых глазах промелькнуло любопытство.
– Вы не могли подумать, что я сделаю такой поступок, – сказала она, очаровательно коверкая английские слова.
Льюис отодвинул свое кресло от грубого деревянного стола, подошел к ящику со льдом и достал герметично закупоренную бутыль с питьевой водой.
– Ну почему же? – мягко возразил он. Впервые за все три месяца, что Там проработала уборщицей в штабе группы советников, их беседа приняла личный характер. Льюис почувствовал прилив воодушевления. Если ему удастся разговорить девушку, заставить ее рассказать о себе, он, может быть, сумеет вынудить ее выслушать несколько советов, в которых она, по его мнению, весьма нуждалась и которые до сих пор с презрением отвергала.
Он вернулся к столу с бутылкой и двумя пластиковыми стаканчиками, и Там заговорила, не сводя с него взгляда, в котором, помимо любопытства, угадывался вызов:
– Я учу английский не для того, чтобы помогай американцам.
Наполнив стаканчик водой, Льюис протянул его девушке и смахнул москита, присосавшегося к руке.
– Да, я знаю, – сказал он.
На смуглом лице Там появился легкий румянец.
– Вы не знаете. Вы не можете знать.
Льюис провел пальцами по своим густым вьющимся волосам.
– Я знаю, – терпеливо повторил он. – Я знаю, что ты изучаешь английский, чтобы помогать Вьетконгу. Я знал об этом с самого начала.
Вызов и любопытство в ее взгляде уступили место удивлению.
– И все равно продолжаете меня учить?
Льюис кивнул, чувствуя, как в ответ на недоверие и изумление Там в его душе поднимается волна нежности.
Девушка нахмурилась, и на мгновение Льюису показалось, что она вот-вот, по своему обыкновению, наденет маску безразличного равнодушия, однако Там вдруг сказала:
– Я просить прощение, дай ю, но я вас не понимай.
Впервые за прошедшее время она обратилась к Льюису по званию, не вкладывая в свои слова саркастического смысла. Жесткую линию его губ тронула едва заметная улыбка. Если Там снизойдет до бесед с ним, она очень скоро будет считать его своим другом.
– Я знаю, что ты не понимаешь, Там, – мягко произнес Льюис, испытывая облегчение оттого, что наконец сумел разрушить стену, которой девушка отгораживалась от него. Он сложил руки на столе и чуть подался к девушке. – Давай-ка я тебе все объясню.
– Я вам не верить, – ровным голосом произнесла Там, когда Льюис рассказал ей о жестокости вьетконговцев по отношению к деревенским старостам, которые отказывались сотрудничать с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104