Мне не хотелось ни с кем общаться, пока я не встретила Дитера.
Нэнси неотрывно смотрела на нее. Что же она упустила? Когда поступила неправильно? Как, любя свою дочь, она вырастила такое непривлекательное, неприятное, не любящее и недостойное любви, нетерпимое создание, которое называет евреев свиньями и способно без малейшего смущения утверждать, что всех их надо изгнать из своей страны? Кстати, как-то непреднамеренно получилось, что в их окружении никогда не было евреев.
Нэнси вспомнила слова Бобо по адресу Дитера. Людям, подобным Верити и Дитеру, нет нужды знать евреев, чтобы ненавидеть их. Они были просто безмозглыми фанатиками. Они были нацистами.
Нэнси попыталась еще раз с надеждой обратиться к дочери:
— И что же, по-твоему, мы должны делать с евреями, Верити?
— Сжечь их, — сказала Верити, выпуская дым сигареты. Когда она встала и вышла из комнаты, Нэнси ее не задерживала.
Вошли официанты, чтобы очистить стол, но Нэнси отправила их назад. Она отослала и Марию. Нэнси продолжала сидеть на софе, глядя в пространство. Она вспомнила Верити в день рождения, когда ей исполнилось восемь лет. Дочь тихо стояла в стороне, наблюдая, как играют другие дети. В десять лет Верити тоже не принимала участия в общих играх, предпочитая одиночество. «Странная девочка, — говорили ее друзья. — Ей неинтересно с нами». В четырнадцать лет Верити, принимая поцелуй матери и ее пожелание спокойной ночи, ни разу не ответила на него. Всегда сдержанная, бесстрастная, загадочная.
Раздался стук в дверь. Нэнси не хотела открывать. Даже когда она увидела Рамона, оцепенение не оставило ее. Она лишь удивленно произнесла:
—О!
— Я лишь вкратце слышал о том, что произошло, от Венеции и Феликса.
Его голос был зловещим. Она не видела выражения его лица, потому что была не в силах поднять голову.
— Извини, — сказала Нэнси. Она не могла двинуться с места, предложить ему выпить или попросить присесть. Это был его отель, а ее дочь и зять оскорбили одну из гостей.
— Почему ты должна извиняться? — резко спросил он, подходя к подносу с напитками и наливая себе виски. — Ты же не нацистка, не так ли?
— Не говори глупости. — Нэнси заплакала.
— Нэнси…
— Попроси их уехать.
Она закрыла лицо руками, неудержимо рыдая. Рамон обнял ее и глухо произнес:
— Вернись ко мне, Нэнси! Давай перестанем терзать друг друга. Давай снова любить.
— Я не могу! О Господи! Не могу! Не могу!
Руки Рамона опустились. Он стоял и смотрел на нее, но Нэнси сидела, отвернувшись от него. Даже сейчас, когда она страдала из-за своей дочери и отвратительного зятя, он был ей не нужен.
— Я прослежу, чтобы они уехали сегодня же, — сказал он, возвращаясь к своей манере растягивать слова. — Я тоже уезжаю.
Когда Нэнси поняла, что осталась в комнате одна, она, спотыкаясь, подошла к постели и упала поперек, безудержно рыдая.
* * *
Она долго не могла заснуть, вспоминая все, что произошло. Полгода назад у нее был муж, которого она по крайней мере уважала, хотя он и изменял ей. Он тщательно скрывал свою сущность, но дьявольский шприц в его руках развеял последние иллюзии. У нее была дочь, которую она безгранично любила и считала вознаграждением за неудачный брак. Дочь, которая, как она думала, тоже горячо любила ее. Теперь же Нэнси знала, что ее застенчивость была не чем иным, как равнодушием и холодностью. Верити не проявляла чувств просто потому, что у нее их не было. Для Нэнси кумиром был ее отец, но и он был свергнут с пьедестала после короткой ужасной беседы. Отец оказался убийцей. Он совершил преступление, правда, не своими руками, но, по существу, это было одно и то же.
В это утро тошнота у нее была особенно сильной. Мария отказалась от своих планов в ближайшее время выйти замуж. С миссис Камерон происходило что-то ужасное, и она не могла оставить ее, пока та не восстановит свои силы. Несмотря на жаркое солнце, Нэнси знобило, когда она в темных очках, чтобы скрыть опухшие глаза, отправилась на поиски сеньоры Энрикес. Она опасалась встречи с экономкой после своего панического бегства накануне вечером, хотя увидеться с ней было необходимо. Нэнси накинула на плечи жакет.
Сеньора Энрикес улыбнулась и ни словом не обмолвилась о том, что произошло в апартаментах миссис Камерон. Она быстро просмотрела список вновь прибывающих и отъезжающих; отметила необходимость организовать праздник по случаю дня рождения леди Хелен Бингам-Смит, которой исполнялось восемнадцать лет на следующей неделе; уволила нечистого на руку лакея; наняла двух новых служанок из Опорто. Им подали черный кофе, и после третьей чашки Нэнси почувствовала себя почти сносно.
— Мистер Санфорд просил меня сообщить вам, что граф и графиня Мезрицкие решили сократить свой визит и отбыть на лайнере, который отплывает сегодня вечером. — Голос сеньоры Энрикес был совершенно бесстрастным. — К сожалению, граф Мезрицкий неудачно упал вчера вечером и сломал два ребра. Доктор сделал перевязку и надеется, что граф не будет испытывать особых неудобств.
Нэнси налила себе еще чашку кофе, думая о том, что заставило Рамона применить силу.
— Мистер Санфорд также просил меня передать вам два экземпляра газет, которые были доставлены пароходом из Лондона. Это все. Я свободна, миссис Камерон?
— Да. Благодарю, Карлота.
Нэнси налила себе четвертую чашку кофе и открыла «Таймс». На внутренней полосе небольшая заметка была обведена красным карандашом, чтобы привлечь ее внимание.
«Сенатор Джек Камерон объявил о намерении начать бракоразводный процесс против своей жены, в прошлом мисс Нэнси Ли О 'Шогнесси. Сенатор Камерон также вызывает в суд Рамона Санфорда, миллионера, плейбоя, главу торгового дома Санфордов…»
Нэнси не могла продолжать чтение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142