– Вы абсолютно правы, миссис Эпплтон.
Констанс не стремилась опровергать подобные заблуждения. В свое время она воспользовалась представлением англичан о ней как о дикарке из Америки и теперь смирилась с тем, что ее считали почти герцогиней. Иногда ей это помогало.
Разумеется, подлинной правды о ней никто не знал.
Но в это утро ее ждал настоящий удар. Виола, новая леди Филип Гастингс, прислала ей письмо с последними сплетнями.
– Не беги так быстро, Лидия, – остановила Констанс девочку, которая, опередив гувернантку, спешила завернуть за угол.
– Советую послушаться, Лидия, а то мисс Ллойд увезет тебя в Лондон и заточит в Тауэр. Ты умрешь там страшной смертью, как маленькие принцы. Разве не так? – Мальчик посмотрел на Констанс.
– Я лично не виновата, Гюнтер, в этом злодеянии, – призналась она, сжав ладонью ручки мальчика. – Это совершила моя прапрабабушка, – с тяжелым вздохом раскаяния довершила она.
Глаза мальчика расширились от восторга.
Они пересекли Пятую авеню и направились к зеленому оазису парка, перейдя через булыжную мостовую, забитую всеми видами транспорта от экипажей до омнибусов, пролеток и красивых карет, то и дело высаживающих пассажиров прямо на мостовую. Дома по восточной части улицы были залиты весенним утренним солнцем, представая во всей своей красе кричащей роскоши и претензиях. Воздвигнутые на крохотных участках земли, они тем не менее своим видом привлекали внимание.
– Лидия, осторожно! Берегись лошади, – предостерегающе крикнула Констанс, когда девятилетняя девочка своевольно шагнула на мостовую.
– Она так и рвется в Тауэр, мисс Ллойд, – пробормотал шестилетний Гюнтер.
– Да, по меньшей мере в Тауэр, – улыбнулась Констанс.
Зоопарк, размещавшийся в городском парке, в этот солнечный день был полон любопытной детворы с радостными, оживленными лицами. Пахло жареной кукурузой, солеными орешками, липучей карамелью и засахаренными яблоками. К этим приятным ароматам примешивались запахи открытых загонов с зебрами и вольеров со львами, хотя один старый лев в это солнечное утро предпочел спать, похрапывая.
Когда они достигли клеток с обезьянами и Гюнтер с Лидией надолго задержались здесь, посмеиваясь над проказами мартышек, Констанс села на скамью, с тем чтобы поразмыслить над письмом, которое пришло сегодня с утренней почтой. Вынув его из сумочки, она снова перечитала то место, которое ей показалось самым главным.
«… А вот и самая удивительная из новостей, Констанс. Приехала моя дорогая Абигайль. Как ты знаешь, она недавно овдовела. Но с ее приездом в Гастингс-Хаусе нет ни печали, ни траура, потому что она снова собирается замуж, ты хорошо знаешь за кого! Могла бы ты в это поверить? Она собирается стать мне близкой подругой, но не только благодаря этому браку. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь и разделила нашу радость…».
Этого было вполне достаточно. Констанс была, разумеется, рада за Виолу, но узнать о браке Джозефа и Абигайль – это было выше ее сил. И все это в такой прекрасный солнечный день!
Гюнтер повернулся к ней, умело изображая почесывающуюся мартышку: нижняя губа отвисла, левая рука через голову пытается ухватить правое ухо.
– Будешь так кривляться, дорогой, обязательно приглянешься какой-нибудь мартышке на их конкурсе дебютанток, – предупредила его Констанс.
Лидия, обернувшись, одобрительно улыбнулась, но не съязвила и снова повернулась к клетке с обезьянами.
Нет, подумала Констанс, она совершенно счастлива. Она снова дома, в Америке, хотя и не такой, какую знала когда-то; а немного странной, незнакомой Америке, слишком стремительной и быстрой, так что порой Констанс боялась за свою жизнь, отправляясь за покупками в самый большой дамский универмаг или когда переходила Бродвей. Здесь речь была быстрой, мужчины вечно озабочены и куда-то спешат. Женщины тоже всегда чем-то заняты, независимо от их положения в обществе.
Никто здесь не остановится, не присядет, хотя бы даже на минутку.
Констанс тоже стала привыкать к этому ритму, не потому, что у нее было много дел и она спешила. Семья Маккензи была более чем великодушной и не ограничивала ее в свободное время. Она сама искала занятия, занимая себя всем, чем только возможно. Чем больше она будет занята, тем меньше будет думать о Джозефе.
Днем ей это вполне удавалось, и она думала о нем лишь в минуты отдыха, в парке или когда гуляла с детьми. Иногда она задумывалась и тогда вспоминала, что он сказал, выражение его лица, его улыбку. Или же прикосновение.
Как бы она ни устала, как бы ни тратила свои силы и время, помогая миссис Маккензи в ее благотворительных делах, вечером, упав на постель и закрыв от усталости глаза, она видела перед собой Джозефа, видела его так отчетливо и ясно, что ей казалось, будто он рядом и она может коснуться его, провести легонько пальцем по шраму на его щеке.
Никогда уже ей не коснуться его или даже увидеть.
Теперь он может жениться на Абигайль Мерримид.
– Мисс Ллойд! Мисс Ллойд! Можно мне лакричный леденец? – крикнул Гюнтер.
– Мне тоже, мисс Ллойд! Пожалуйста! Мне тоже! – звонко пропела Лидия.
У Констанс подступил комок к горлу при взгляде на детей, на их радостные лица и ожидание в глазах.
У нее никогда не будет своих детей. В ее жизни всегда будут чужие дети, она обречена видеть счастье чужих семей, пока наконец не настанет тот час, когда она попадет в семью с младенцем и полюбит его как своего. Но он никогда не будет принадлежать ей.
– Что с вами, мисс Ллойд? – подбежала к ней Лидия с неподдельной тревогой на открытом детском личике. – Плохие вести в письме?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86