Почувствовав, что к нему вернулась способность говорить, Куинн взглянул на Лили потемневшими глазами и прошептал:
— О Господи…
Когда у нее перестала кружиться голова, а мир обрел привычные очертания, Лили остановила взгляд на Куинне. Его мокрая рубашка — впрочем, и ее собственная была не в лучшем состоянии — прилипла к телу, волосы слиплись, а выражение лица было такое ласковое, какого она у него еще никогда не видела. Он прижал ее руку к губам, и внезапно Лили захотелось плакать. Никто еще не любил ее, как он, словно она для него — самая желанная на свете. И никогда еще она не испытывала таких чувств, словно ее тело пробудилось от долгих лет спячки, словно она ждала именно этого человека, именно этого момента, чтобы познать радость беспрекословного подчинения.
Лили коснулась рукой волевого подбородка Куинна, его полной нижней губы, слегка кривого носа и темных бровей. Она смотрела на это лицо и не могла насмотреться.
Она знала, что никогда не полюбит никого другого. Никто не сможет вызвать в ней такой бури страсти, такого неистового желания, такой трепетной нежности, как Куинн.
Он легонько поцеловал ее в губы, потом достал из шкафа пеньюар, накинул ей на плечи и стал искать среди разбросанных по комнате вещей свои брюки.
— Пойду к себе и велю принести теплой воды. — Куинн зажег висевшую на стене газовую лампу и с улыбкой показал на царивший в комнате беспорядок. — Может, ты пока…
— Я все приберу, — засмеялась Лили.
— Хочешь есть?
— Ужасно! Но… — Взглянув в зеркало, она ахнула. Волосы дыбом, губы припухшие, шея в красных пятнах от поцелуев. — Я же не могу…
— Поедим в моей комнате. — Глаза у него снова потемнели от страсти. — Оставайся как есть, не причесывайся, не переодевайся. Я хочу видеть тебя растрепанной, теплой и прелестной.
Когда дворецкий подал холодный ужин и накрыл стол возле окна, Куинн, войдя в комнату с тазиком воды, увидел, что Лили успела причесаться, завязать волосы ленточкой и надеть пеньюар. Правда, под ним, кажется, ничего не было.
В этом он смог убедиться, развязав пояс.
— Что ты делаешь? — улыбнулась она.
Дав пеньюару соскользнуть на пол, Куинн жадными глазами уставился на ее тело, которое мечтал увидеть столько недель.
Как хорошо, что изобрели газовые лампы, позволяющие женщинам представать перед мужчинами в самом выгодном свете. Теплый, золотистый, он скрадывал незначительные дефекты, отбрасывал тени на соблазнительные места, заставлял глаза таинственно мерцать, играл на приоткрытых губах.
Куинн смотрел на Лили и не мог насмотреться. Что за грудь, увенчанная розовыми сосками, что за талия, плавно переходящая в крутые бедра! Светлый холмик между ног окончательно вывел Куинна из равновесия, и, застонав, он впился поцелуем в ее губы, потом схватил за ягодицы, рывком притянул к себе. Первоначальное намерение искупать Лили было тут же забыто.
На этот раз Куинн любил ее не спеша. К чему торопиться, если можно испытать массу еще не изведанных удовольствий? Гладить бархатистое тело и великолепную грудь, целовать шею и соски, ласкать золотистый треугольник, вдыхать мускусный запах страсти, чувствовать, как Лили бьется под ним, шепча его имя.
Такой он ее себе и представлял: безудержной, пылкой, готовой поддержать самые невероятные его фантазии. Она, не стыдясь, щедро одаривала его ласками, и Куинн был счастлив, что нашел ее.
Как он сможет с ней расстаться?
— Расскажи о картинах, — попросила Лили, бросив взгляд на стену, когда около полуночи они наконец вспомнили про ужин.
— Это итальянские пейзажи, — сказал Куинн, промокая губы салфеткой. — Я провел в Италии целый год и влюбился в нее. Мне бы очень хотелось когда-нибудь там жить.
— Тебе следовало родиться котом, чтобы прожить девять жизней. Ты хочешь быть и хозяином ранчо, и губернатором, и юристом, а теперь еще итальянцем.
— А кем хочешь быть ты? — спросил он, наливая в бокалы вино.
— Я? Не знаю. — Лили посмотрела в окно, за которым шел снег. — Но прежней я уже не стану… Не представляю, как мы с Роуз будем жить в Европе, среди чужих людей, вдали от родного дома. А в Европе отмечают Рождество?
— Конечно, — ответил Куинн, стараясь не рассмеяться.
Насколько же Лили мудра в одних вещах и совершенно наивна в других! И как же ему хочется открыть для нее весь мир, увидеть ее лицо, когда она впервые окажется в Риме или Париже, показать ей шедевры архитектуры, скульптуры и живописи.
— Ты не сможешь этого сделать, — ответила Лили, когда он сказал, о чем думает. — Тебе предстоит управлять штатом.
Первые впечатления незабываемы, они никогда не повторяются. Куинн с горечью сознавал, что не он, а кто-то другой будет с ней рядом на Средиземном море, в Парфеноне, Лувре, Версале. Не стоит обольщаться, недостатка в мужском обществе Лили не испытает. Ее красота и лоск, который она приобрела за последние месяцы, привлекут к ней многих.
А Лили не из тех женщин, кто с равнодушным видом осматривает достопримечательности. Она непременно захочет пробежаться босиком по берегу Средиземного моря, обязательно потрогает мраморные скульптуры, а величайшие полотна живописи будет рассматривать, едва не касаясь их носом. Она никогда не согласится проехать по Европе и пройти по жизни серенькой тенью. Ей захочется ко всему прикоснуться, все попробовать, услышать, понюхать. Она захочет не просто смотреть, а познать.
— Что? — спросил Куинн, осознав, что Лили к нему обращается.
— Куда ты ходишь вечером по средам? По-моему, я уже изучила твое расписание, только не знаю, что ты делаешь в среду вечером. — И, раздраженно взмахнув рукой, Лили добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88