Бурдон сделал шаг вперед:
— Гражданин, я же сказал вам, чтобы вы пришли позже! — прокричал он в самое ухо старика, видимо, полагая, что тот совершенно глух.
Тот медленно поднял бледную, покрытую старческими пятнами руку и потряс головой, словно ему в ухо влетела назойливая мошка.
— Не нужно кричать, мой мальчик, не нужно кричать, — сказал он. — Я старый, но не глухой. — После чего вновь сосредоточил свое внимание на бумагах.
— У меня есть что обсудить с гражданином Жюльеном, и я хотела бы сделать это немедленно, — вмешалась Жаклин, отлично понимая, что пока старик будет находиться в ее камере, Бурдон не сможет прикоснуться к ней.
— Гражданин, если вы придете через час, мы с гражданкой Дусет закончим наши дела и вы сможете беседовать с ней, сколько вам будет угодно, — постарался прояснить ситуацию Никола. При этом он бросил на Жаклин такой взгляд, что стало ясно: если она попробует снова заговорить, ей придется в этом сильно раскаяться.
— Это невозможно, — сказал старик, не отрываясь от листа бумаги, на котором он старательно что-то записывал. — Гражданка Дусет — моя единственная клиентка в Консьержери, но сегодня мне нужно встретиться еще с пятью осужденными, которые находятся в трех разных тюрьмах, из них двое в Ла-Форс. — Он отложил в сторону бумаги и, обращаясь к Жаклин, заметил: — Такое, знаете ли, пренеприятнейшее место, эта тюрьма Ла-Форс. — Затем, повернувшись к надзирателю, который все еще стоял в дверях, чиновник добавил: — Есть еще тюрьма Абби. Вы когда-нибудь бывали в Абби? — спросил он Бурдона, словно обращаясь к доброму знакомому.
— Довольно! — взревел тот и, подойдя к стулу, на котором сидел старик, сдернул со спинки свою одежду.
— Двое в Сен-Пелажи, — продолжал гражданин Жюльен, совершенно не обращая внимания на инспектора.
— Я вернусь через час, и мы продолжим то, что начали, — сказал Бурдон и выразительно взглянул на Жаклин. — Надеюсь, ты будешь меня ждать, — добавил он, покидая камеру.
— Какой беспокойный молодой человек, — произнес старик, отрываясь от своих бумаг. — Похоже, вы ему очень нравитесь, — добавил он.
— Эй вы, крикните меня, когда закончите, — проворчал Ганьон, закрывая дверь камеры.
— Итак, гражданка, чем могу быть вам полезен? — Старик положил перед собой чистый лист бумаги.
— Если вы обманете меня, то, клянусь, вам придется горько сожалеть об этом, — первым делом сказала Жаклин. Она слышала немало историй про нечестных агентов, которые устраивали себе безбедную жизнь, просто присваивая те ценности, которые передавали им осужденные.
— Гражданка, э-э-э… — старик замялся, заглядывая в свои записи, — Дусет, вам не стоит сомневаться в моей честности. Вы можете быть уверены в том, что все ваши распоряжения, письма и пожелания попадут по адресу.
— Вот так-то лучше, — смягчилась Жаклин.
Старик приготовился записывать все, что она скажет. Молодой человек, чье лицо было, как и у Ганьона, измазано грязью, сел прямо на пол и прислонился к стене. Он был одет, как типичный санкюлот, в длинные штаны и короткий пиджак, а его голову украшал колпак из красной шерсти — так истинные революционеры выражали свой протест панталонам до колен и длинным жакетам, в которых всегда ходила знать.
— Поскольку наша многоуважаемая Республика в целях высшей справедливости конфисковала все имущество, принадлежавшее нашей семье, мое завещание будет весьма кратким, — начала Жаклин. — Я бы хотела послать его Генриетте Мандру. К письму приложу мои волосы — Генриетта знает, как ими распорядиться.
— Генриетта, — повторил старик и принялся писать. Он выводил буквы медленно, громко скрипя пером по листу бумаги и неуверенно глядя на каждое слово, словно вспоминая, зачем только что его написал. Через некоторое время он оторвал взгляд от листа и улыбнулся. — Я знавал одну Генриетту, она была молочницей и хотела, чтобы я на ней женился. Единственное, что отличало ее от коровы, было то, что корова пахла намного лучше. — Он рассмеялся и принялся писать дальше.
— Я бы также хотела попросить вас отрезать мои волосы, если только вы в состоянии держать ножницы достаточно ровно, чтобы не перерезать мне горло, — продолжала Жаклин, которую начал раздражать веселый настрой старика. Она вытащила остатки шпилек и причесалась с помощью пальцев, пытаясь в последний раз насладиться их приятной нежностью и шелковистостью.
Гражданин Жюльен, уже не улыбаясь, наблюдал за ней.
— Это только волосы, — с горечью произнесла она. — Завтра мне отрежут голову.
В ответ последовал еще один оглушительный приступ кашля — на этот раз он оказался таким сильным, что старик выронил из пальцев перо и, явно задыхаясь, поднес руки к горлу.
— Дени, лекарство, — просипел он во время короткой паузы. — Мне… нужно… лекарство.
— Где оно? — Жаклин бросилась к старику, пытаясь как-то облегчить его страдания.
— В его сумке, внизу, — сказал Дени. — Мы обычно носим с собой много вещей, и тюремщики не разрешают брать их с собой в камеры — боятся, что мы пронесем оружие или яд, — пояснил он.
— Ганьон! — крикнула Жаклин в крохотное окошко. Кашель, сотрясавший тело старика, стал еще громче. — Гражданин Ганьон!
— Ну что? — грубо спросил надзиратель, открывая дверь. Старик заходился кашлем, а Дени постукивал его по спине — Что еще стряслось?
— Ему нужно лекарство, — заторопилась Жаклин. — Оно внизу, в сумке. Мальчик должен немедленно сбегать за ним.
— Ну так пусть идет. — Ганьон недовольно нахмурился и повернулся к Дени: — Ты что, не слышал? Давай поворачивайся быстрее.
Подросток выбежал из камеры.
— Пить, — сквозь кашель просипел старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99