Платье было с широким и глубоким вырезом, короткими пышными рукавами, прилегающим лифом и узкой спереди, но пышно собранной сзади юбкой. В таком роскошном платье не стыдно появиться и в опере. Для скромной незамужней школьной учительницы оно было даже слишком роскошным. И чересчур открытым. Нет, она не сможет показаться в таком платье. Просто не осмелится надеть его.
Положив платье на кровать, она нагнулась за запиской, развернула ее и прочла:
«Мне кажется, оно подходит к твоим глазам. Надень его сегодня вечером: я приглашаю тебя на обед — лучший, какой только можно отведать в Сан-Антонио. Думаю, что ты, при своей скромности, предпочтешь накинуть эту мантилью на плечи, а не на голову».
С другой стороны листа он приписал: «Если платье окажется тебе велико, есть одна женщина, которая сможет его подшить за то время, которое остается до твоего завтрашнего отъезда».
Твоего завтрашнего отъезда. Думать об этом было мучительно. Вероятно, она больше никогда не увидит Мэтью Маккриди. Завтра в восемь часов утра она отбывает в Сан-Анджело, а он поедет в другом направлении. Как она ни гневалась на него вчера из-за денег, ей будет не хватать его общества. И она снова останется одна.
Но дело не только в этом. Ей будет не хватать именно его! Она понимала, насколько это глупо, но он был первым мужчиной, по-настоящему вызвавшим ее симпатию с той поры, как отец ушел на войну. Каким бы неприятным, а порой и просто невыносимым ни был Мэтью Маккриди, в то же время он был удивительно обаятельным человеком. Обаятельным и опасным.
Теперь каждый раз, когда они были вместе, ей не могло не приходить на память, как было хорошо в его объятиях той ночью в Колумбусе, каким наслаждением для нее были его поцелуи. И каждый раз, когда она смотрела на него, ей неизменно приходили в голову нескромные мысли о том, что могло произойти, если бы она не опомнилась в последний момент. Что ж, она согрешила бы — теперь она была в этом уверена.
Та ночь многое изменила в их отношениях, в этом не могло быть сомнения. За привычным для них подтруниванием и обменом шпильками скрывалось теперь нечто новое, какая-то внутренняя взаимосвязь, чувственная жажда друг друга, которая не уходила. Судя по тем особенным взглядам, которые она иногда на себе ловила, он ощущал то же самое. Так что, может быть, оно и к лучшему, что он с ней не едет, убеждала она себя. В ином случае ей бы грозила опасность окончательно поддаться его гипнотическому обаянию, а потом горько сожалеть об этом. Ей это вовсе не нужно.
Нет, она уже давно решила никогда не выходить замуж, стать одной из тех женщин, которым неведомо, что значит любить мужчину. И она пошла на это вполне сознательно, поклявшись себе самой, что не допустит, чтобы кто-нибудь причинил ей такую же боль, как отец матери. Ни одна женщина при здравом уме не пожелала бы себе такого. Кто говорит, что лучше любить и потерять, чем вообще не любить, тот просто не знает горя ее матери…
Нет, она никогда не решится надеть это платье. Уж слишком оно открытое для порядочной женщины. Но, пожалуй, такого рода подарок и следовало ожидать от человека, подобного Маккриди. По всей вероятности, он никогда и не знал по-настоящему порядочных женщин. Ведя жизнь карточного игрока, он скорее всего больше общался с девицами из салунов, чем с какими-либо другими девушками. Добропорядочные женщины никогда не бывают в таких местах, которые он привык посещать.
Впрочем, сам он говорил ей другое. Она отлично помнит, как он рассказывал о костюмированных балах, на которых бывал в Новом Орлеане, о красавицах аристократках, с которыми танцевал. Для него это было большим достижением. Это доказывало ему, что он уже покрупнее птица, чем какой-то там провинциальный паренек с теннессийской фермы, каким он раньше был.
Она снова взглянула на платье: интересно, осмелилась бы его надеть хоть одна из новоорлеанских великосветских красавиц? И в этот момент она заметила свисающий из коробки краешек черных кружев. Это, должно быть, и есть та мантилья, о которой он упоминал в записке. Ты предпочтешь накинуть ее на плечи — так, кажется, он написал?
Чувствуя себя немало заинтригованной, она побыстрее вытерлась и начала одеваться, прежде всего натянув на себя чистую пару панталон. Хорошо еще, что она захватила с собой корсет (специально для судебного слушания), так что не будет выглядеть совсем уже неприлично. Продев в бретельки руки, она надела его, поправила под грудью шнуровку и туго затянула. Результат был впечатляющим — бюст стал эффектнее и пышнее. Но если она хоть когда-нибудь собирается появиться в этом платье на людях, без корсета ей не обойтись. А сорочка здесь не годится, она выглядывала бы из выреза, и у Верены был бы нелепый вид.
Она встряхнула платье, обратив внимание, что в талию вшито нечто похожее на кринолин, и натянула через голову на себя. Плотная шелковистая ткань упала, шурша, ей на бедра. Затем Верена обнаружила впереди потайные крючочки и принялась застегивать платье начиная с талии и продвигаясь вверх. Чем выше поднималась ее рука, тем туже натягивалась ткань, все плотнее облегая ее бюст. Наконец все было на месте, и она решилась подойти к зеркалу.
То, что она увидела, поразило ее. Сияние глянцевитой тафты и мерцание вышитых золотом узоров на ткани, казалось, придают и ей самой сверкающий вид. Не было никакого сомнения, что зеленый цвет ей очень к лицу: это был ее цвет. Но платье выглядело вызывающим: открыты были не только мраморно-белые плечи, но и ложбинка между полушариями груди, а корсет, подпиравший бюст, делал его еще более округлым и пышным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108