Рамон заметил, что ее маленькие босые ноги посинели от холода.
Его охватило чувство вины. Эта хрупкая девушка казалась бесстрашной, но Рамон знал, что она боится. Но он тут же вспомнил об Андреасе, и непрошеная жалость исчезла.
Отвязав плетеный кожаный ремень от седла, испанец сделал петлю и стянул ею узкие запястья девушки. Другой конец он привязал к луке седла, ожидая, что Кэрли заплачет и будет просить о пощаде. Рамон знал, что это не смягчит его, но все же хотел услышать мольбы, которые доставили бы ему столь же острое наслаждение, как если бы они исходили от ее дяди.
Рамон подумал о Флетчере Остине, о ранчо дель Роблес, о похищенных землях его семьи и жестоком убийстве брата. Потом его пронзила мысль о Кэрли Мак-Коннелл, светской леди с востока, презиравшей их всех, ценившей только деньги и удовольствия. Гнев разрастался и захлестывал его, как огромная волна.
— Нам предстоит далекий путь, сеньорита. — Дон посмотрел на девушку. — Пора двигаться дальше.
Рамон затянул ремень, рассчитывая увидеть слезы в ее глазах, но она лишь вздернула подбородок. Зеленые глаза обожгли его ненавистью.
Почти овладев собой, он заставил жеребца идти шагом и потащил за собой девушку. Она отставала от коня на десять футов. Они двигались по узкой пустынной долине, потом дорога пошла в гору. Веревка провисала — девушка не отставала от коня.
Спустя четыре часа Кэрли все так же безропотно шла, прожигая спину Рамона ненавидящим взглядом. Он почти физически ощущал его.
Иногда, поддаваясь соблазну, Рамон оборачивался. Его поражало, что девушка не просит остановиться, не жалуется. Они сделали лишь один привал у ручья, где напоили лошадей и подкрепились carne seca — острой вяленой говядиной. Заметив, что Кэрли отказалась от предложенной Санчесом еды, Рамон спешился и подошел к ней:
— Делай то, что велит тебе Педро. — С холодной улыбкой он протянул ей мясо. — Я не хочу, чтобы нас считали негостеприимными.
Она швырнула мясо к его ногам:
— Я не голодна, но, если бы и умирала от голода, не стала бы есть вместе с таким зверем, как ты.
Бешенство охватило его. Он схватил девушку за руки и подтянул вверх, заставив подняться на носки.
— Ты не посмеешь выбрасывать пищу, пока находишься среди нас. Люди умирают каждый день, не смея и мечтать о том, что ты отвергла. Но ты не желаешь знать о таких вещах, верно?
Она бросила на него быстрый взгляд:
— К чему мне это?
— Возможно, скоро ты научишься ценить те мелочи жизни, которые привыкла принимать как должное, более того, будешь молить о них.
— А ты скоро узнаешь, что я никогда ни о чем не молю — особенно таких, как ты!
Он еще сильнее стиснул ее руки, потом отпустил. Тихо выругавшись, Рамон вскочил на Вьенто и тронулся вперед, длинная веревка тянулась позади. Во второй половине дня Санчес дважды подходил к нему, прося остановиться и позволить девушке ехать с одним из мужчин, но всякий раз Рамон, оборачиваясь, видел Кэрли, слышал пронзительный звон колокола, видел, как пуля поражает брата.
Уже стемнело, когда они достигли места, где собирались разбить лагерь. Кэрли шла, уже ничего не видя перед собой и часто оступаясь. Рамону казалось, что ее держит только сила воли. Его еще больше разозлила ее непреклонность. Она не рухнула на землю, как он ожидал. Однако отчасти испанец радовался этому, ибо мог излить на Кэрли клокотавший в нем гнев.
Девушка дрожала от усталости. Спешившись, Рамон заметил, что она слегка шатается, хотя и старается удержаться на ногах. Ее голубой халат испачкался и разорвался, когда они продирались сквозь колючие кусты. Волосы растрепались, и влажные локоны прилипали к обгоревшим на солнце щекам.
Рамон снова ощутил укол совести, ибо никогда не проявлял жестокости к женщине, ни на одну из них не поднимал руку. Но Кэрли была необычная женщина: она погубила его брата и заплатит за это, как и ее дядя. Рамон исполнит долг перед братом.
Тут Рамон заметил кровь на ее ногах.
Madre de Dios!
— Санчес! — крикнул он, и тот подбежал к нему. — Займись девушкой. — Испанец говорил хрипло и напряженно, словно внутри у него что-то болезненно сжалось. Пробудившаяся жалость затуманила ему сознание.
— Почему не сказала? — мрачно спросил он Кэрли. — Тебе дали бы какую-нибудь обувь.
Она плюнула ему под ноги:
— Мне ничего от тебя не нужно! Слышишь? Ничего!
Кэрли воплощала в себе все, что он ненавидел: алчность, страсть к наслаждениям, испорченность и эгоизм. Рамон понял это в момент их знакомства.
Таким он и сам был когда-то.
Отходя от нее, испанец сердито покачал головой, сунул руку в bolsa, висевший за седлом, и достал оттуда бутылку крепкой aguardiente. Вынув пробку, он сделал такой большой глоток, что не решился приложиться к бутылке еще раз, ибо понял, что тогда ему не остановиться. Спиртное оглушит его, и он напьется до беспамятства, чтобы притупить боль.
Между тем Педро Санчес подвел девушку к ручью, опустился на колени и помог ей вымыть окровавленные ноги. Вскоре один из ковбоев принес мягкие мокасины, доходившие до колен, и что-то сказал девушке. Рамон не расслышал слов, но угадал их смысл.
Испанец не хотел признаться себе в том, что в нем пробудилось то же невольное уважение к этой девушке, которое испытывали к ней суровые ковбои.
В темноте каждый шорох усиливался и настораживал. Кэрли не бывала ночью под открытым небом. Дядя не разрешал ей одной отходить от дома, ибо в лесах полно опасных диких зверей: горных львов, ядовитых гремучих змей, огромных быков, кабанов, а главное, гигантских медведей-гризли, нападающих на людей. Сейчас она слышала доносившийся откуда-то рев, а со стороны склона угрожающе выло еще какое-то животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88