— Ладно, если только война принесет нам мир, пусть будет война, но подальше от наших берегов.
— Тогда отправьте нас в Кадис, мадам, — настаивал мой лорд, его прекрасное лицо лучилось боевым пылом. — Мы подпалим королю Филиппу бороду, сожжем его боевые корабли, ограбим галионы! Озолотим вас, обескровим его — ему придется убраться из Европы, из Кале на веки вечные!
Он вкратце набросал мне план кампании. Какая же я дура! Пока я считала его образцовым придворным, он продумывал планы ведения войны! Он собирался взять Кадис, потом отплыть к Тринидаду в Вест-Индии, потом к Испанскому материку.
— А когда назад?
— Ваше Величество, как мне знать это?
Господи, зачем я его отпустила?
И зачем согласилась дать на эту авантюру пятьдесят тысяч фунтов?
А если бы ценой оказалась его бесценная жизнь?
После Зютфена Робин говорил мне, что мой лорд бесстрашен в бою. Чтобы сдержать его порывы, я назначила командовать флотом кузена Говарда, лорда-адмирала, а Эссексу поручила сухопутные войска. Рели отправился с ними — он одинаково хорошо сражался на суше и на море и знал что делает. Опытный воин, он умел служить под чужим началом, умел подчиняться.
Не то что мой лорд — тот умел только командовать и не признавал ничьей власти, кроме собственной. Он начал затевать ссоры, писал мне Говард, еще до выхода из Ла-Манша.
Говард писал мне по две-три депеши на дню, негодовал на заносчивость моего лорда, на его грубость и нежелание слушать советы, не говоря уж о подчинении, стремление единолично завоевать всю славу. И в каждом столкновении мой Говард, который умел сохранить согласие между семью командующими во времена Армады, теперь терпел поражение от одного.
— Господи! — плакала я, читая его письма. — Надо смирить это дерзкое сердце, сломить эту гордыню!
Но тихий голос в ушах рыдал: Поздно!»
Кадис взяли.
— Они сообщают, что одержали великую победу, — с такими словами промозглым осенним утром вбежал ко мне маленький Роберт. — Часть галионов захвачена, часть сожжена, город разграблен, и там, как пишет милорд Говард, взята богатая добыча.
Мой лорд тоже писал, в духе истинно воинском:
Вообразите битву, Ваше Величество: Ваши могучие пушки сотрясают землю и оглашают грохотом, небеса, я тесню Ваших врагов, начертав на мече и в сердце Ваше имя; Ваши солдаты сражаются, как тигры, и вот уже брешь открылась в стене, сквозь которую, казалось, не пролезть и крысе…»
Я поцеловала пергамент и, как дура, залилась слезами. Роберт сочувственно помолчал, потом подмигнул и сказал:
— Я слышал, что лорд Эссекс как лорд-генерал показал истинное рыцарство в отношении женщин!
Я рассмеялась сквозь слезы:
— Каких женщин?
Роберт сделал большие глаза:
— Он запретил своим солдатам всякое насилие — вещь доселе неслыханная! И велел им стоять в почетном карауле — весьма галантный жест с его стороны, — пока женщины покидали город!
Эти и другие вести летели из Испании быстрее самой любви. И когда он вернулся, его внесла в Лондон волна народной жажды иметь героя, радоваться победе и хоть чем-то отвлечься от вечных мыслей о пустом желудке. Ладно, раз так, Глориана примет своего героя как подобает!
Я ехала встречать его к пристани — да, я вся извелась, я не могла дождаться, когда он сам ко мне явится, — а на улицах, как всегда в таких случаях, толпился народ: от врат Уайтхолла и дальше, сколько хватал глаз, люди шумели и выкрикивали приветствия.
И немудрено! Ведь я так тщательно нарядилась: роба золотой парчи, сплошь расшитая агатами, алмазами и жемчугами, юбка и шлейф блестящего белого атласа, огромные серебряные буфы рукавов, прозрачная серебряная кисея на плечах.
Поутру я взглянула в зеркало, с воплем швырнула его об пол и зарыдала:
— Клянусь Божьими костями, я никогда не выглядела хуже! Позовите Уорвик! Где Радклифф? Принесите… принесите…
Принесите новое лицо, без этих ужасных морщин, без ввалившихся, как у ведьмы, глаз; новые зубы вместо желтых и черных пеньков, шатающихся, как жертвы голода; новые волосы вместо редких седых косм; новую шею вместо этой утиной гузки; новую грудь, достойную ласк моего юного лорда…
— Ваше Величество никогда не выглядели привлекательнее.
Мои женщины знали свое дело и тут же к нему приступили: сперва белила густым, как побелка, слоем поверх легчайшего налета розовой краски, затем румяна на щеки, яркий кармин для губ, а поверх всего блестящая пленка яичного белка — главное, не улыбаться, чтобы она не лопнула. И завершение — парик: триумф густых рыжих локонов и завитушек, усыпанный звездочками блесток и высящийся словно Филиппов галион, — да, так-то лучше! А ведь меня ждет мой лорд — разве его любовь не делает меня краше, краше обычного?
День был пасмурный — вот-вот закапает дождик; никому из моих придворных не хотелось ехать на пристань, портить свои шелка и бархат.
Однако я решилась. Мое сердце от радости исходило слезами, нет, кровью — он вернулся, он здесь, прощай, печаль, прощайте, одинокие бессонные ночи…
Стражники распахнули большие ворота Уайтхолла, мой кортеж выехал на улицу. Я ликовала.
Выглянуло солнышко — конечно же дождя больше не будет. Солнечные лучи вспыхнули на золотой парче и, судя по приветственным возгласам, по обыкновению, зажгли толпу. О, мой добрый народ! Я любила его всем сердцем.
Однако по мере того, как мы подъезжали, я начинала разбирать слова.
— Лорд Эссекс! Хотим видеть лорда-генерала!
— Храни Господь доброго графа! Благодарение Богу, что он вернулся невредим!
— Где граф? Граф! Добрый граф!
По всей набережной, по всей Флит, до вершины Ладгейтского холма, за старым собором Святого Павла, в Ист-чипе и Бай-уорде слышалось одно и то же:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44