Они как будто считают себя в чем-то перед ним виноватыми… Не знаю, что с ними будет, если… — Она не договорила, все и так было ясно.
Это «если» разрывало ей душу всю неделю, пока жизнь Джонатана висела на волоске. Коул и Леви были сущие ангелы, а не дети. Они не только оставили все свои проказы, споры и потасовки, они беспрекословно выполняли все, о чем бы их ни попросили, и в конце концов сделались настолько непохожи на самих себя, что Кейт уже мечтала услышать от них хоть слово поперек, чтобы увериться, что с ними все в порядке.
Как она понимала их страхи! Почти всю неделю Джонатан был без сознания, и Кейт отходила от его постели, только когда усталость окончательно валила ее с ног.
Через более или менее равные промежутки времени ей удавалось вливать в него попеременно воду и бульон. Кроме того, они с Луноцветкой готовили и давали ему все снадобья, которые им только были известны. В результате его лихорадило меньше, но все же лихорадило. Ему не становилось ни хуже, ни лучше.
В тот вечер за ужином в основном молчали — как и во все предыдущие дни его болезни. О больном не было сказано ни слова, но все трое тревожно прислушивались к тяжелому дыханию в соседней комнате.
Потом Кейт мыла посуду, а мальчики сидели за книгами. Они, по-видимому, зубрили все подряд, что только могли осилить без объяснений Джонатана. Каждый вечер они так старательно корпели над своими учебниками, будто их усердие каким-то образом должно было помочь отцу.
Кейт запретила входить в комнату отца, но братья упорно соблюдали ежевечерний ритуал и перед сном, как прежде, направлялись к его двери. И теперь, слушая, как они с порога рассказывают Джонатану о минувшем дне, как если бы он был в сознании, она едва сдерживала слезы.
— Спокойной ночи, па, — сказал Леви и повернулся уходить.
Однако Коул почему-то медлил и все топтался у дверей.
— Па, мы тебя любим, — прошептал наконец он. Голос его дрогнул, и Кейт услышала, как он шмыгнул носом.
— Он умрет, да?
— Ах, Коул! — С горестным всхлипом она крепко обняла его. — Не знаю, мой мальчик. Не знаю, мой хороший!
Тут же рядом оказался и Леви, и она притянула к себе обоих. Они еще долго стояли, обнявшись и не сдерживая слез.
Когда все трое выплакались, стало как будто чуть полегче.
В этот вечер, укладывая братьев в постель, она обняла и поцеловала и того, и другого. Раньше она этого не делала — все-таки Коул и Леви были большие мальчики, — но теперь чувствовала, что ее поддержка нужна им как никогда.
Тьма за занавешенными окнами почему-то казалась сегодня темнее и угрюмее обычного. Пока бульон грелся на плите, Кейт охватила нервная дрожь, однако она быстро взяла себя в руки. Ругая себя за мнительность, она перелила бульон в чашку и понесла в комнату Джонатана. Правда, из попытки накормить больного ничего не вышло: он никак не хотел глотать и бормотал что-то нечленораздельное. Такое случалось уже не раз, и Кейт решила отложить кормление на потом.
Ей почему-то не сиделось на месте, даже корзинка с шитьем не помогала, и вскоре она начала бродить по дому и приводить все, что можно, в порядок. Кейт заглянула в свою временную спальню, чтобы взять с кровати покрывало: давно пора было подшить на нем обтрепавшийся край. Перебросив покрывало через руку, она уже собралась уходить, но тут взгляд ее упал на мольберт Джонатана.
Говорят, всякая картина — отражение души художника. Сегодня душа Джонатана витает где-то далеко — может, хоть взгляд на отражение приблизит ее… И не давая себе времени передумать, Кейт решительно откинула покров.
Несколько минут она изумленно разглядывала изображенный на холсте пейзаж. Наконец лицо ее озарила улыбка. Картина явилась для нее полной неожиданностью.
Из всех ее знакомых Джонатан, вне всякого сомнения, представлял собой личность самую замечательную: умен, удачлив, к тому же потрясающе красив. Все в нем восхищало Кейт, кроме, разве что, излишней вспыльчивости да порой некоторого высокомерия.
И все же кое о чем она даже не подозревала. Джонатан Кентрелл мог быть прекрасным отцом, великолепным любовником и хорошим другом, но он не был художником.
Казалось, все на картине правильно, все на своем месте, и изображенные на холсте горы и деревья очень походили на настоящие — однако даже далекая от искусства Кейт понимала, что перед ней отнюдь не шедевр. Значит, все-таки и у неотразимого Джонатана Кентрелла есть свои слабости, с улыбкой подумала она.
Снова завешивая картину простыней, Кейт, к своему удивлению, заметила, что на душе у нее чуть-чуть полегчало. А после того как удалось влить в Джонатана немного бульону, в ней даже зародилась надежда. Вздохнув, она принялась за свое покрывало.
Спросонок она никак не могла сообразить, что происходит.
— Где мои очки? — раздраженно кричал Джонатан. — Проклятье, ничего не вижу!
— Джонатан? — Кейт живо вскочила из кресла и метнулась к нему. — Что ты?
— Последним взрывом с меня сбило очки. Враг наступает, а я их никак не найду! — задыхаясь, говорил он и неистово шарил руками по постели. — Враги везде, их тысячи… О черт, как мне стрелять, если я не вижу прицела?
— Все хорошо, Джонатан! Война закончилась, — успокаивала его Кейт.
Он бредил и раньше, с самого начала болезни, но впервые то, что он говорил в бреду, можно было разобрать. Дыхание Джонатана становилось все громче и труднее: вероятно, видения причиняли ему страшную боль.
Голос его звучал то громко, то тихо, то ясно, то почти неразборчиво. Внезапно он начал вырываться.
— Противник уже лезет на стену… Ничего не вижу!.. Надо стрелять… Не могу двинуться… Этот мертвец навалился на меня… О Боже, это Бенджамин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91