К своей смерти.
Это было неразумно. И она знала об этом. Но знания не устраняли страх.
— Видеть тебя, вспоминать о былом и знать, что это никогда не повторится, — в порыве произнесла Алана.
Дыхание ее стало неровным, она готова была разрыдаться. Алана сомкнула веки, не желая выпускать наружу желание, страх, беспомощность, теснящиеся у нее в груди.
— Я больше не могу! — воскликнула она.
— Нет, — возразил Раф мягко, но настойчиво. — Однажды я уже потерял тебя. Я не хочу потерять тебя еще раз. Если ты сама не захочешь этого.
Нечто среднее между смехом и рыданиями вырвалось из груди Аланы.
— Ради всего святого, я никогда не хотела никого другого, — заверила она. — Мне и в прошлом не хватало тебя. И сейчас не хватает. А ты даже не можешь прикоснуться ко мне.
— Не прошло еще и месяца, — разумно заметил Раф. — Нужно время, чтобы исцелиться.
— Я начинаю ненавидеть себя, — сказала Алана. Голос у нее был осипший. Ей с трудом удавалось говорить спокойно о панике, бушевавшей в душе. Она была затянута в страшный водоворот эмоций. Вырваться оттуда у нее не хватало сил.
— Я ужасная трусиха, — прошептала она. — Прикрываюсь потерей памяти.
— Это неправда!
Алана бросила полный желания взгляд на Рафа — недосягаемую мечту.
— Нет, правда, — произнесла она, — мне не следовало возвращаться. С каждым шагом мне стано-
вится все хуже и хуже.
Лицо Рафа исказилось от боли, это заставило Алану задержать дыхание. — Тебе было лучше в Портленде? — спросил он бесцветным голосом.
Алана медленно покачала головой.
— Нет. Стоило мне заснуть, как меня тут же начинали преследовать кошмары, с каждым разом все сильнее и страшнее. Мне приходилось просыпаться и вести борьбу с самой собой. И ненавидеть себя. Вот почему я здесь. Я думала…
Раф терпеливо ждал, но Алана не произнесла больше ни слова. Тогда он спросил:
— Что ты думала?
Она глубоко, прерывисто вздохнула, потом еще раз.
— Я думала найти здесь то, что помогло бы мне вернуть силы. То, что…
Ее голос дрогнул, но она продолжала, с усилием заставляя себя рассказать Рафу о том, о чем никому не говорила.
— …что позволило бы мне опять петь, — прошептала она.
Раф задумался, правильно ли он понял ее. Ее голос звучал так тихо, губы шевелились почти беззвучно.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Раф.
— Я не пою после событий на Разбитой Горе. Не могу. Каждый раз пытаюсь, но в горле стоит ком.
Взгляд Аланы был полон отчаяния: понимал ли Раф, как много значит для нее пение.
— Пение — это все, что у меня осталось после твоей гибели, — сказала она. — И сейчас я не могу петь. Не могу взять ни одной ноты. Ничего не могу. Сейчас ты живой, а я не выношу, чтобы до меня дотрагивались. И я не могу петь.
Раф прикрыл глаза. Он вспомнил прозрачную чистоту ее голоса, парящего в вышине вместе с нежными переливами его губной гармошки. Лицо ее сияло от счастья, музыки и любви, когда она пела ему.
Ему хотелось успокоить Алану, защитить ее, любить ее, вернуть ей песню и смех — все то, что прошлое безжалостно отняло у них. Но все, что он делал, лишь причиняло ей боль, внушало страх.
Она не могла петь.
Он не может обнять ее.
Раф зло выругался про себя. Когда он открыл глаза, взгляд его был ясный и холодный, только где-то в глубине затаилась невысказанная боль.
— Я отвезу тебя назад, в долину, Алана. И оставлю там одну, если это то, чего тебе хочется. Я не могу причинять тебе новые страдания.
— Раф, — произнесла Алана, задержав дыхание и касаясь дрожащими пальцами его щеки. — Ты ни в чем не виноват.
— Я виноват во всем, — резко ответил он. — Я настоял на том, чтобы Боб заманил тебя сюда. И вот ты здесь, и, что бы я ни делал, это лишь причиняет тебе боль.
— Это неправда, — возразила Алана. Осознавать, что она заставила Рафа страдать, было выше ее сил. Она никогда не желала этого, даже в самые худшие времена, после того как ее письмо вернулось нераспечатанным.
— Неправда? — спросил Раф.
Он, прищурившись, смотрел на нее своими янтарными глазами. Было видно, что он злится на самого себя: чувственный изгиб его губ вытянулся в жесткую прямую линию.
— Да, неправда, — прошептала она. Но слов было недостаточно, чтобы убедить Рафа. По мрачному выражению его лица Алана поняла, что он ей не верит. Если бы она смогла спеть ему о своих чувствах, он бы ей поверил, но петь она не могла.
Нерешительно подняла она руку к его лицу, которое улыбалось ей, смеялось и любило, — в ее воспоминаниях, в ее мечтах. Он всегда оставался песней в ее душе, даже в худшие времена.
Особенно тогда, когда на нее лавиной обрушивались душившие ее ночные видения. Раф так много дал ей: реальность, мечту и надежду. Без сомнения, кое-что из этого она могла вернуть ему сейчас, когда в его глазах застыли боль и гнев на самого себя.
Пальцы Аланы осторожно забирались под поля его шляпы «стетсон», пока та не очутилась на самом затылке и незамеченной не соскользнула на землю. Растопыренные пальцы успокаивающе проникли в теплую густоту его волос.
— Ты похож на норку зимой, Рафаэль, — шептала она, придавая его имени плавное испанское звучание, создавая песню любви из трех слогов. — Ра-фа-эль… Ра-фа-эль. Ты даже лучше, чем в моих мечтах, хотя мои мечты о тебе прекрасны. Они — единственное, благодаря чему я не сошла с ума после Разбитой Горы.
Алана почувствовала, как легкая дрожь охватила Рафа, как сдавленно выдохнул он ее имя. В какое-то мгновение она испугалась, что он дотронется до нее и разрушит очарование. Вместо этого он медленно, как большой кот, потерся головой о ее руку. Закрыл глаза и сосредоточился на ощущении нежности ее ладоней в своих волосах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80