— Ну, в таком случае, — сказал Жакмен, — я пойду, но пообещайте мне лишь одно, г.Ледрю.
— Что именно?
— Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня одного.
— Хорошо.
— Вы позволите держать вас за руки?
— Да.
— Ну хорошо, — сказал он, — идем!
И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб.
Все отправились в переулок Сержан.
Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними Жакмен и два жандарма.
За ними шли Ледрю и два человека, появившиеся у двери одновременно с ним.
Затем двигалось, как бурный, шумный поток, все население, в том числе и я.
Через минуту ходьбы мы были в переулке Сержан.
То был маленький переулок налево от Большой улицы; переулок вел к полуразвалившимся раскрытым воротам с калиткой.
Калитка едва держалась на скобе.
По первому впечатлению все было тихо в доме, у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка.
Увидев людей и услышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба. Подойдя к упомянутой калитке, Жакмен остановился.
Жандармы хотели заставить его войти.
— Господин Ледрю, — сказал он, оборачиваясь, — господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.
— Конечно! Я здесь, — ответил мэр.
— Вашу руку! Вашу руку!
И он зашатался, словно падая.
Ледрю подошел, дал знак двум жандармам отпустить арестованного и подал ему руку.
— Я ручаюсь за него, — сказал он.
В этот момент Ледрю не был мэром общины, карающим преступление, то был философ, исследующий область таинственного.
Только руководителем его в этом странном исследовании был убийца.
Первыми вошли доктор и полицейский комиссар, за ними Ледрю и Жакмен, затем два жандарма и за ними некоторые привилегированные лица, в числе которых был и я, благодаря моему знакомству с жандармами, для которых я уже не был чужим, потому что встретился с ними в долине и показал им там мое разрешение на ношение оружия.
Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, дверь закрылась. Мы направились к двери маленького дома. Ничто не указывало на случившееся здесь страшное событие, все было на месте: в алькове постель, покрытая зеленой саржей, в изголовье распятие из черного дерева, украшенное засохшей с прошлой Пасхи веткой вербы. На камине младенец Иисус из воска между двумя посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI, на стене четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, на которых изображены были четыре страны света.
На столе накрыт был один прибор, на очаге кипел горшок с супом, а рядом били часы с кукушкой с открытым ртом.
— Ну, — сказал развязным тоном доктор, — я пока ничего не вижу.
— Поверните в дверь направо, — прошептал глухо Жакмен.
Пошли по указанию арестованного и очутились в каком-то погребе, в углу которого находилось подполье. В отверстие снизу пробивался свет.
— Там, там, — прошептал Жакмен, вцепившись в руку Ледрю и указывая на отверстие.
— А, — шепнул доктор полицейскому комиссару со страшной улыбкой людей, на которых ничто не производит впечатления, потому что они ни во что не верят, — кажется, мадам Жакмен последовала заповеди Адама.
И он стал напевать:
Умру, меня похороните,
В погребе, где…
— Тише! — перебил Жакмен. Лицо его покрылось смертельной бледностью, волосы его поднялись дыбом, пот покрыл лоб. — Не пойте здесь!
Пораженный выражением этого голоса, доктор замолчал. И сейчас же, спускаясь по первым ступенькам лестницы, спросил:
— Что это такое?
Он нагнулся и поднял шпагу с длинным клинком.
То была шпага, взятая, по словам Жакмена, в Артиллерийском музее 29 июля 1830 года. Лезвие было в крови.
Полицейский комиссар взял ее из рук доктора.
— Узнаете вы эту шпагу? — сказал он арестованному.
— Да, — ответил Жакмен. — Ну, ну, скорее.
Это был первый признак убийства, на который наткнулись.
Прошли в погреб, каждый шел в том порядке, о котором я упомянул выше.
Доктор и полицейский комиссар шли впереди, за ними Ледрю и Жакмен, потом двое лиц, которые были у мэра, за ними жандармы, потом привилегированные, среди которых находился и я.
Когда я сошел на седьмую ступеньку, мой взор погрузился в темноту погреба, которую постараюсь описать.
Первый предмет, который приковал наши взоры, был трупом без головы, лежавшим у бочки. Кран бочки был наполовину открыт, из крана текла струйка вниз и, образовав ручеек, подтекала под доски.
Труп был скрючен, как будто в момент агонии он прогнулся в спине, ноги не двигались. Платье с одной стороны было приподнято до подвязки.
По-видимому, жертва была застигнута на коленях у бочки, когда она наполняла бутылку, которая выпала у нее из рук и валялась поблизости.
Верхняя часть туловища плавала в крови.
На мешке с гипсом, прислоненном к стене, как бюст на колонке, видна была — или, вернее, мы догадались, что там стоит — голова, утопавшая в своих волосах. Полоса крови окрашивала мешок сверху донизу.
Доктор и полицейский комиссар обошли труп и остановились перед лестницей.
Посреди погреба стояли два приятеля Ледрю и несколько любопытных, которые поторопились проникнуть сюда.
В нижней части лестницы стоял Жакмен, которого не могли заставить двинуться далее последней ступеньки. За Жакменом находились два жандарма.
За двумя жандармами стояло пять или шесть лиц, в числе которых находился я и которые толпились около лестницы.
Вся эта мрачная внутренность погреба была освещена дрожащим светом свечки, поставленной на ту бочку, откуда текло вино, и напротив которой лежал труп жены Жакмена.
— Подайте стол и стул, — распорядился полицейский комиссар, и принялся за составление протокола.
1 2 3 4 5 6 7 8