— Да что с вами? — спросил Мариус.
Молчание г-на Кумба было весьма красноречивым; он заморгал, двигая веками вверх-вниз и пытаясь таким образом выдавить из них слезу.
Если дипломатия считается наукой, то это, без сомнения, единственная, которой владеют без всякого предварительного обучения. Бывший грузчик чутьем понял, что, для того чтобы потребовать от своих подданных жертву, ему прежде всего предстоит всколыхнуть их души в надежде найти мстителя; его самолюбие безропотно согласилось пройти под кавдинским ярмом. Он повалился на стул так, как это сделал бы человек в полном упадке сил.
— Дети мои, — промолвил он, — к чему мне рассказывать нам, что со мной, раз вы не сможете облегчить мои страдания? Я могу вам сказать только одно: если так будет продолжаться, то очень скоро в этом доме вы увидите кающихся грешников.
— Ах, Боже мой, — с мокрым от слез липом воскликнула Милетта так, как будто она уже увидела труп г-на Кумба на погребальном ложе.
— Да нет, это невозможно, — в свою очередь сказал Мариус, потрясенный как горем своей матери, так и этим страшным пророчеством человека, которого он почитал и любил как родного отца.
— Дети мои, — продолжал г-н Кумб, — душа моя столь опечалена, что я отчетливо вижу: недалек тот день, когда я получу расчет в этом мире и мне надо будет перейти а услужение к тому великому хозяину, что находится на Небесах.
— Что же является причиной этой печали? — спросил Мариус, у которого глаза блестели от слез, а губы дрожали.
— Но, — добавил г-н Кумб, избегая ответа на последнюю реплику, — прежде чем меня, как панцирь морского ежа, выбросят из этого мира, я хочу оставить вам свои последние распоряжения.
Милетта зарыдала с удвоенной силой и заглушила слова своего хозяина. Но голос Мариуса возвысился над рыданиями его матери и последними словами г-на Кумба: сын Милетты устремился к нему навстречу и с той преданностью, в проявлениях которой у жителей юга всегда что-то заимствовано от гнева, сказал ему:
— Отец мой, у вас нет необходимости давать мне какие бы то ни было распоряжения; если они касаются того, чтобы быть честным и трудолюбивым, то на протяжении долгого времени для меня было достаточно вашего примера, чтобы понять: быть таким — обязанность порядочного человека. Что касается моей любви к матери, то, будь моя мать даже святой, посланной Господом Богом, сердце мое не сможет дать ей любви больше той, какую я ей даю. Если речь идет о сохранении доброй памяти о вас, то легко предположить, что я сберегу по отношению к вам великое чувство признательности. Разве не вы вместе с моей матерью, которую я буду лелеять и почитать, заботились обо мне в моем детстве? А вот что нужно донести до нашего сведения, так это причины вашей печали, о которых мы ничего не знаем, и основания для ваших мрачных предчувствий, ничем не оправданных. Почему вы больше не рассчитываете на нас, отец? И если вас удручает какая-то неприятность, соблаговолите поведать нам о ней. Если понадобится ползти на коленях на Сент-Бом, чтобы молить Бога о нашем здоровье, то мы — моя мать и я — готовы на это.
Слушая Мариуса, г-н Кумб проникся умилением, что случалось с ним редко. Сын Милетты начал одерживать победу над предубеждениями г-на Кумба в отношении мужской красоты. Но не благородство выражаемых Мари-усом чувств столь сильно тронуло сердце г-на Кумба — едва ли он поверил в него полностью; услышав энергичный голос молодого человека и почувствовав силу его негодования, бывший грузчик ощутил, что он найдет в юноше Сида Кампеадора, которого он искал, хотя никогда о нем не слышал. На мгновение ему стало немного стыдно от сознания того, что столь вдохновенная преданность проявилась по такому ничтожному поводу; но его полная ненависти антипатия к соседу была намного сильнее этого едва заметного довода разума, и во второй раз за этот день он сгреб Мариуса в охапку и прижал к своей груди.
— Видишь ли, сын, — сказал он, освободив одну из своих рук и подав ее Милетте, тут же покрывшей ее слезами и поцелуями, — этот домик с некоторых пор стал для меня адом; я бы хотел покинуть его и в то же время я чувствую, что умру, если больше не увижу его.
— Но почему же? — перебила его Милетта. — Разве в этом году у вас не было всего, чего только можно пожелать? Разве длань Господня не благословила все, что вы доверили земле? Почему же в вас произошла такая перемена? Ведь всего восемь месяцев тому назад я видела вас таким счастливым, поскольку ничто больше не заставляло вас покидать ваше пристанище ради того, чтобы возвращаться в город?
Спокойным, но торжественным жестом руки г-н Кумб указал на соседнее шале, красная черепичная крыша которого виднелась невдалеке.
Милетта вздохнула; сопоставляя кое-какие обстоятельства, она догадывалась о мотивах дурного расположения духа ее хозяина, ей были понятны его робкие охотничьи занятия, когда он проводил столько времени в ожидании прилета птиц. Мариус же совершенно не был в курсе всех этих обстоятельств, поэтому он с изумлением вопрошающе смотрел на г-на Кумба.
— Да, — продолжал г-н Кумб, — именно в этом секрет моей печали, именно здесь кроется причина моего отвращения к жизни. Кстати, Милетта, я ни в чем не признавался тебе, но, когда я в первый раз увидел рабочих, копающих в песке траншею, какое-то тайное предчувствие сжало мне сердце и подсказало мне, что пришел конец моему счастью; однако я в то время еще не мог предвидеть, что неистовая злоба моих преследователей однажды превратится в оскорбления.
— Так вас оскорбили?! — воскликнул Мариус, кипя от негодования. — Они забыли, что обязаны относиться с уважением к человеку вашего возраста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78