В этих особых обстоятельствах, когда десять тысяч французов столкнулись лицом к лицу с населением в пятьсот тысяч душ, а их фланги и тылы находились под угрозой одновременного восстания в Абруцци, Капитанате и Терра ди Лаворо, когда на помощь поднявшемуся народу могла вернуться морем армия, еще способная возродиться из разбитых частей и возрасти вчетверо, дело шло о победе уже не ради чести, а во имя спасения жизни. Цезарь говорил: «Во всех сражениях, которые я вел, я бился за победу, при Мунде я сражался за жизнь».
В Неаполе Шампионне мог повторить слова Цезаря: он должен был сражаться, чтобы не умереть, победить, как Цезарь победил при Мунде.
Солдаты знали это: от взятия Неаполя зависело спасение армии. Французское знамя должно было развеваться над Неаполем, пусть даже над кучей пепла.
В каждой роте есть два человека, несущие запальные факелы для артиллерии. Когда бессильны пушки, топор и штык, огонь, как в непроходимых лесах Америки, должен открыть дорогу в непроходимом лабиринте улиц и переулков.
Почти в одно и то же время, то есть около семи утра, Келлерман вошел, предшествуемый своими драгунами, в предместье Каподимонте; Дюфресс во главе гренадеров — в предместье Каподикино; Шампионне пробился через Капуанские ворота, а Сальвато с трехцветным знаменем Итальянской республики в руках — синим, желтым и красным — форсировал мост Магдалины и видел, как пушка из форта дель Кармине косила вокруг первые ряды его солдат.
Проследить эти три атаки во всех подробностях невозможно. Впрочем, подробности были везде одни и те же. В нескольких кварталах, там, где французы пытались проложить себе дорогу, они встретили одинаковое сопротивление — яростное, неслыханное: люди стояли насмерть. Не было ни одного окна, ни одного балкона или подвальной отдушины, которые не имели бы своих защитников и не извергали бы огонь и смерть. Французы, со своей стороны, шли, продвигая вперед артиллерию, предшествуемые градом картечи; они врывались в дома, круша все на своем пути, проходя дом за домом и оставляя на своих флангах и в тылу пожарища. Таким образом, дома, которые они не могли взять, предавались огню. Тогда из глубины огнедышащего кратера, откуда подымались языки пламени и дым, сгущавшийся над городом, как погребальная пелена, вырывались предсмертные стоны и проклятия несчастных, сжигаемых заживо. Улицы представляли собой огненный свод, под которым тек поток крови. Обладатели грозной артиллерии, лаццарони защищали каждую площадь, каждую улицу, каждый перекресток с умом и мужеством, которых нельзя было ожидать от солдат регулярной армии. То оттесняемые, то наступающие, попеременно то побеждающие, то побежденные, они находили убежища в знакомых переулках, не переставая сражаться, и снова переходили в наступление с энергией отчаяния и упорством фанатизма.
Французские солдаты, не менее яростные в атаке, чем их противники в обороне, преследовали лаццарони среди пламени, которое, казалось, должно было пожрать их, между тем как они, подобные дьяволам, сражающимся в родной стихии, черные от копоти, в дымящейся одежде выскакивали из горящих домов, чтобы снова ринуться туда с еще большей отвагой. Вот они дерутся, кидаются вперед, наступают, отступают по грудам развалин. Рушащиеся дома погребают под собой сражающихся; штыки вонзаются в тела, но ряды смыкаются снова, являя небывалую картину битвы врукопашную тридцати тысяч воинов или, вернее, зрелище тридцати тысяч поединков, когда обычное оружие становится бесполезным. Французские солдаты ударом ружья о пушку сбивают с него штык и колют им как кинжалом, а оставшиеся без штыков ружья, которые уже нет времени перезаряжать, превращаются в дубинки. Руки ищут горло врага, зубы вгрызаются в плоть, тела наваливаются на тела. В золе, по камням, по пылающим углям, в ручьях крови ползают раненые; их, как змей, давят ногами, и, растерзанные, они испускают дух. Земля отвоевывается шаг за шагом, и на каждом шагу нога наступает на мертвого или умирающего.
Около полудня возникла опасность, что к лаццарони прибудет подкрепление. Десять тысяч фанатиков, подстрекаемых Церковью, отправились накануне по дороге в Понтано, чтобы отбить Капуа. С церковной кафедры им обещали победу. Они не сомневались, что стены Капуа падут перед ними, как стены Иерихона рухнули перед израильтянами.
Эти люди шли из кварталов Малого мола и Санта Лючии.
Видя, как эта толпа подымает пыль по равнине, отделяющей Санта Марию, старую Капую, от новой, Макдональд, даже будучи в полной отставке, но оставаясь в душе французом, добровольно возглавил гарнизон крепости и, в то время как десять пушек с высоты крепостных стен поливали картечью толпу лаццарони, предпринял одновременно две вылазки через двое расположенных друг против друга ворот, образовав огромный круг, центром которого была Капуа и ее пушки, а двумя флангами — его пехота и ее ружейная стрельба; он произвел страшные опустошения в рядах противника. Две тысячи лаццарони, убитых и раненых, остались лежать на поле боя между Казертой и Понтано. Все, кто остался жив и невредим или был легко ранен, бежали и соединились только в Казальнуово.
На другой день пушечная канонада раздалась в стороне Неаполя. Измученные, еще не оправившиеся от вчерашнего поражения, лаццарони, подкрепляя себя вином, ждали вестей с поля боя. Утром они узнали, что битва принесла победу французам, которые, захватив у их товарищей двадцать семь пушек, убили тысячу человек и взяли в плен шестьсот.
Тогда лаццарони снова собрались и в составе семи тысяч человек спешно двинулись на помощь защитникам Неаполя, оставляя на своем пути, как кровавые вехи, раненых, которые, присоединившись к ним накануне и ночью, сейчас уже не имели сил следовать за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53