Судьба благоволила барону Бизенту; он, наконец, достиг желанной цели и видел себя уже наследником титула и состояния графов Хантингдонов, потому что Роберт умирал… За несколько минут до своей кончины несчастный молодой человек призвал барона к своему изголовью, рассказал ему о своей женитьбе на Лоре и заставил его поклясться на Евангелии, что он воспитает сироту. Дядя поклялся… Но не успело еще остыть тело бедного Роберта, как барон позвал меня в ту комнату, где лежал покойный, и и свою очередь заставил поклясться на Евангелии, что до конца его дней я никому не расскажу ни о женитьбе Роберта, ни о рождении его сына, ни об обстоятельствах его смерти.
Сердце мое разрывалось; вспоминая своего хозяина, а вернее, воспитанника и товарища, такого мягкого, доброго и щедрого и ко мне, и ко всем окружающим, я плакал, но вынужден был повиноваться барону Бизенту.
И я поклялся, после чего мы привезли к вам лишенного наследства сироту.
— А где же этот барон Бизент, незаконно присвоивший себе титул графа Хантингдона? — спросил Гилберт.
— Он утонул во время кораблекрушения у берегов Франции; я сопровождал его тогда, как и при поездке к вам, и привез в Англию известие о его гибели.
— И кто же ему наследовал?
— Богатый аббат Рамсей, Уильям Фиц-Ут.
— Как? Значит наследство моего сына Робина присвоил какой-то аббат?
— Да, и этот аббат взял меня к себе на службу, а несколько дней тому назад я поссорился с одним из его слуг и он без всяких оснований прогнал меня. В душе моей закипела ярость, и, уходя от него, я поклялся ему отомстить… И хотя смерть не даст мне сделать это самому, я все же буду отомщен, потому что, насколько я знаю Гилберта Хэда, он не позволит, чтобы Робин так и оставался лишенным наследства.
— Да, он не останется лишенным наследства, — заявил Гилберт, — или я сложу на этом голову. А кто его родные со стороны матери? Ведь в их интересах, чтобы Робина признали графом Хантингдоном?
— Сэр Гай Гэмвелл-Холл — отец графини Лоры.
— Как?! Тот самый старый сэр Гай Гэмвелл-Холл, который живет со своими шестью могучими сыновьями, силачами-охотниками, на другом краю Шервудского леса?
— Да, брат.
— Ну что ж! С его помощью у меня достанет силы выдворить из Хантингдонского замка господина аббата, хотя он и зовется аббатом Рамсеем, богатым и могущественным бароном Бротоном.
— Брат, значит, я умру отомщенным? — спросил Ритсон, едва шевеля языком.
— Клянусь моей головой и правой рукой, что, если Господь ласт мне жизни, Робин будет графом Хантингдоном, наперекор всем аббатам Англии… хотя их тут и немало.
— Спасибо! Этим я искуплю хоть часть своей вины.
Ритсон был и агонии, но время от времени силы возвращались к нему и он делал новые признания. Он еще не все рассказал — то ли потому, что ему было стыдно, то ли потому, что предсмертные муки затемняли его память. Он долго хрипел, а потом сказал:
— Ах, я забыл рассказать еще что-то важное… очень важное…
— Говори, — сказал Гилберт, поддерживая его голову, — говори!
— Этот рыцарь и молодая дама, которых ты приютил…
— Так что?
— Я хотел их убить. Вчера… барон Фиц-Олвин заплатил мне за это, а из опасений, что я упущу их, послал еще людей, моих сообщников, которых вы поколотили вчера вечером. Я не знаю, почему барон покушается на жизнь этих двоих… но предупреди их от моего имени, чтобы они поостереглись приближаться к Ноттингемскому замку.
Гилберт вздрогнул, подумав о том, что Аллан и Робин отправились в Ноттингем, но было уже поздно предупредить их от опасности.
— Ритсон, — сказал он, — тут неподалеку есть монах-бенедиктинец; хочешь, я пойду за ним, и он примирит тебя с Богом?
— Нет, я проклят, проклят, да он и не успеет, я умираю.
— Мужайся, брат.
— Я умираю, Гилберт, и, если ты меня простил, обещай похоронить меня между дубом и буком, которые растут на том месте, где дорога сворачивает к Мансфилд-Вудхаузу; вырой мне могилу там, обещаешь?
— Обещаю.
— Спасибо, добрый Гилберт…
Затем Ритсон, ломая в отчаянии руки, добавил:
— Ах, ты еще не обо всех моих преступлениях знаешь! Мне нужно признаться во всем… но, если я признаюсь во всем, ты все равно обещаешь похоронить меня там, где я просил?
— Все равно обещаю.
— Гилберт Хэд! У тебя была сестра! Ты помнишь об этом?
— О! — воскликнул Гилберт, побледнев и судорожно сжав руки. — Помню ли я? Что ты можешь рассказать о моей бедной сестре, пропавшей в лесу: ее или похитили разбойники или растерзали волки. Ох, Энни, нежная, прекрасная моя Энни!
По телу Ритсона пробежала предсмертная судорога, и он еле слышно заговорил:
— Ты, Гилберт, любил Маргарет, мою сестру, а я любил твою, я любил ее безумно, исступленно; никто из нас и подумать не мог, что я так ее любил. И вот однажды я встретил ее в лесу и забыл о том, что честный человек обязан уважать девушку, на которой хочет жениться. Энни с презрением оттолкнула меня и поклялась, что никогда мне не простит мою вину… Я умолял ее о прощении, валялся перед ней на коленях, грозился умереть… Она сжалилась, и там, где я просил тебя похоронить меня, под теми деревьями, мы дали клятву любить друг друга вечно… А несколько дней спустя я недостойно и низко обманул ее… один из моих друзей, переодевшись священником, тайно обвенчал нас.
— О, исчадие ада! — вне себя от ярости прорычал Гилберт, вцепившись в спинку кровати, чтобы не задушить негодяя.
— Да, я заслуживаю смерти, и я сейчас умру… Не убивай меня, Гилберт, я еще не все тебе рассказал… Итак, Энни считала, что она моя жена; она была слишком чиста, слишком невинна, чтобы заподозрить мое вероломство, и доверяла тем доводам, которые я приводил, объясняя, почему нельзя сообщать о нашем браке ее семье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30