— Потом?
— Преднамеренно или по неосторожности госпожа адмиральша уронила ее на собрании кружка королевы.
— Потом?
— Ее поднял господин де Жуэнвиль и, думая, что речь идет не о вас, а о ком-то другом, передал ее королеве-матери.
— Потом?
— Последовала злая шутка, разыгранная на глазах у вашего отца и вашего жениха…
— Потом?
— А разве было еще одно «потом»?
— Да.
— Значит, это не все?
— Где находился в это время господин де Конде?
— Не знаю, то ли у себя в особняке, то ли еще где-то приятно проводил время.
— Он не был у себя в особняке, он не предавался приятному времяпровождению.
— Во всяком случае, его не было среди тех, кто оказался подле нас.
— Нет, но он находился в спальне.
— В нашей спальне?
— В нашей спальне.
— Где же? Я его не видел.
— Зато он нас видел! Зато он меня видел!
— И вам об этом сказал?
— Причем не только об этом. Например, о том, что был в меня влюблен.
— О том, что он был в вас влюблен! — покраснев, воскликнул государь.
— О! Об этом-то я знала, поскольку он десятки раз говорил и писал об этом.
Франциск побледнел, и ему показалось, что он умирает.
— И на протяжении шести месяцев, — продолжала мадемуазель де Сент-Андре, — ежедневно, с десяти до двенадцати ночи, он прогуливался под моими окнами.
— А-а! — глухим голосом произнес король, отирая пот со лба. — Тогда другое дело.
— Что ж, государь, стала голова принца де Конце легче?
— Она теперь такая легкая, что, если я не сдержусь, огонь моего гнева снесет ее с плеч!
— А с какой стати вам сдерживаться, государь?
— Шарлотта, это дело весьма серьезное, и единоличных решений я тут принимать не могу.
— Ну да, вам следует попросить разрешения у вашей матери, бедному грудному младенцу, бедному королю на помочах!
Франциск метнул взгляд на ту, что позволила себе дважды его оскорбить, но, встретившись с таким же угрожающим взглядом девушки, отвел глаза в сторону.
Произошло то, что всегда бывает в рукопашной: сталь скрещивается со сталью.
И тот, кто сильнее, обезоруживает того, кто слабее.
А бедный Франциск II был слабее всех на свете.
— Что ж, — проговорил Франциск, — если такое разрешение потребуется, я его спрошу, вот и все.
— Ну, а если королева-мать вам откажет?..
— Если она мне откажет… — произнес юный государь и бросил на любовницу столь несвойственный ему свирепый до предела взгляд.
— Вот именно, если она вам откажет?
На какое-то время воцарилось молчание. Затем, когда пауза окончилась, послышался зубовный скрежет, напоминающий свист ядовитой змеи.
Таков был ответ Франциска II.
— Тогда придется пропустить это мимо ушей.
— Ваше величество и в самом деле так полагает?
— В самом деле, потому что я больше всего желаю смерти господину де Конде.
— И сколько минут потребуется вам на то, чтобы привести в исполнение столь великолепный план отмщения?
— Ах! Такие планы не вызревают за несколько минут, Шарлотта.
— Тогда за сколько часов?
— Часы летят быстро, а спешка не принесет ничего хорошего.
— За сколько дней? Франциск задумался.
— Мне потребуется месяц, — наконец проговорил он.
— Месяц?
— Да.
— Иными словами, тридцать дней?
— Тридцать дней.
— То есть, тридцать дней и тридцать ночей? Франциск II уже собрался ответить, но в это время приподнялась портьера и дежурный офицер объявил:
— Ее величество королева-мать!
Король указал любовнице маленькую дверцу, ведущую в альков, соединявшийся с небольшой комнатой, имевшей отдельный выход в коридор.
Девушка в еще меньшей степени, чем ее любовник, была расположена дразнить своим присутствием королеву-мать; она проскользнула в указанном направлении; но прежде чем удалиться, воспользовалась остатком времени, чтобы под конец бросить королю:
— Сдержите свое обещание, государь!
Еще не успокоился воздух, сотрясенный этими словами, как королева-мать во второй раз за этот день переступила порог спальни сына.
Через четверть часа после казни Анн Дюбура площадь Сен-Жанан-Грев, мрачная и пустая, освещенная лишь последними отблесками костра, вновь разгоравшегося время от времени, напоминала гигантское кладбище, и разлетающиеся вокруг искры были похожи на блуждающие огни, в долгие зимние ночи пляшущие над могилами.
Через площадь медленно и молчаливо прошли двое мужчин, дополнявших эту иллюзию: их легко было принять за привидения.
Без сомнения, эти двое специально ждали, когда рассеется толпа, чтобы начать свою ночную прогулку.
— Итак, принц, — спросил один из них, остановившись в десяти шагах от костра и печально скрестив руки на груди, — что вы скажете о происшедшем?
— Не знаю даже, что вам сказать в ответ, мой кузен, — ответил тот, кого назвали принцем, — но зато я знаю, так как повидал множество смертей, постигших человеческие существа, присутствовал при агониях всех видов, десятки раз слышал предсмертные хрипы уходящих из жизни, — так вот, господин адмирал, еще никогда ни смерть храброго противника, ни смерть женщины, ни смерть ребенка не производили на меня такого впечатления, какое я ощутил в тот миг, когда эта душа рассталась с нашей землей.
— А я, сударь, — проговорил адмирал, которого нельзя было заподозрить в отсутствии храбрости, — почувствовал, как меня охватил неописуемый страх; я почувствовал, что стою на месте приговоренного и кровь у меня застывает в жилах. Одним словом, мой кузен, — добавил адмирал, взяв принца за запястье, — я испугался.
— Испугались, господин адмирал? — поразился принц, глядя на Колиньи. — Вы сказали, что испугались, или я ослышался?
— Я сказал именно то, что вы услышали. Да, я испугался, да, по жилам моим прошел ледяной холод, как бы порождая у меня в душе мрачное предчувствие близкого конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106