как, в конечном счете, этот сюрприз обернулся против тех, кто полагал, что застигнет определенных лиц врасплох.
Рассказ закончился примерно тогда, когда все уже подошли к воротам особняка Конде. Принц сделал молодым людям то же предложение, какое до того им сделал адмирал, но они отказались; зато они признались принцу, в чем истинная причина отказа: они потеряли драгоценное время на неожиданное происшествие с г-ном де ла Реноди, а у них было еще много друзей, с которыми они собирались поделиться тем, что сейчас только рассказали г-ну де Конде.
— Больше всего во всей этой авантюрной истории, — заметил принц де Ларош-сюр-Йон, в последний раз пожимая руку г-ну де Конде, — меня веселит то, что об этом узнает некто, влюбленный в мадемуазель де Сент-Андре, и какое у него при этом будет лицо.
— Как? Есть еще и влюбленный? — спросил принц де Конде, удерживая руку г-на де Ларош-сюр-Йон, собравшегося уходить.
— Вы и об этом не знаете? — спросил молодой человек.
— Господа, я не знаю ничего, — ответил принц, задыхаясь от смеха. — Говорите же, говорите!
— Браво! — воскликнул герцог де Монпансье. — Это самая веселая часть истории.
— Так вы не знали, — продолжал принц де Ларош-сюр-Йон, — что, кроме жениха и любовника, у мадемуазель де Сент-Андре есть еще и влюбленный?
— А этот влюбленный, — спросил принц де Конде, — кто он такой?
— О, честно говоря, на этот раз вы спрашиваете слишком много, я тоже не знаю его имени.
— Он молод или стар? — продолжал расспросы принц.
— Никто не видел его лица.
— Правда?
— Да. Он все время закутывается в широкий плащ, скрывающий нижнюю часть лица.
— Это какой-то испанец, принадлежащий ко двору короля Филиппа Второго, — предположил герцог де Монпансье.
— И где обретается этот влюбленный или, точнее, его тень?
— Если бы вы чаще бывали в Лувре, мой дорогой принц, то не задавали бы этого вопроса, — произнес герцог де Монпансье.
— А почему?
— Да потому, что уже шесть месяцев подряд он с наступлением ночи прогуливается под окнами красавицы.
— Вот как!
— Все обстоит именно так, как я вам говорю.
— И вам неизвестно имя этого человека?
— Нет.
— И вы не видели его лица?
— Никогда.
— Вы бы его узнали по внешнему виду?
— Он всегда закутан в огромный плащ.
— И вы никогда не предполагали, кто бы это мог быть, принц?
— Никогда.
— У вас не возникало никаких подозрений?
— Ни малейших.
— Ну, может быть, кто-то сделал собственные выводы?
— Есть одна догадка среди прочих, — заявил принц де Ларош-сюр-Йон.
— А именно?
— Поговаривают, что это были вы, — ответил герцог де Монпансье.
— Да, у меня много врагов в Лувре!
— Но это ведь не так, верно?
— Прошу прощения, господа, но это был я!
И принц, учтиво попрощавшись за руку с обоими молодыми людьми, вернулся к себе в особняк, затворил за собой дверь, оставив изумленных господ де Монпансье и де Ларош-сюр-Йон посреди улицы.
XVII. КАКОВА МАТЬ, ТАКОВ И СЫН
Королева-мать всю ночь не смыкала глаз.
До сих пор ее сын, ребенок слабый, болезненный, едва повзрослевший, женатый на кокетливой юной королеве, занимался одной лишь любовью, охотой и поэзией, оставив им, то есть ей и Гизам, полное управление делами, — иными словами, то, что короли называют бременем государственных обязанностей и что, однако, столь ревностно стараются сохранить за собой.
Для Екатерины, воспитанной в гуще интриг итальянской политики, политики мелочной и вздорной, подходящей для маленького герцогства вроде Тосканы, но неприемлемой для великого королевства, каким становилась Франция, властвовать — означало жить.
Итак, что же мешающее ей появилось на горизонте?
Соперница… Но не в смысле любви со стороны сына: что касается любви со стороны сына, то в этом отношении она была совершенно спокойна: тот, кто никого не любит, не вправе требовать, чтобы его любили, — ибо она же не любила ни Франциска II, ни Карла IX.
Зато она, прозорливая флорентийка, была поражена, заметив у сына чувство, дотоле ей неизвестное в нем и не ею ему навязанное: оно зародилось без ее участия и проявилось внезапно — точно сверкнувшая молния — на глазах у всего двора, застигнув ее врасплох, причем в гораздо большей степени, чем остальных.
Еще сильнее пугал ее сам выбор сына: она знала эту девушку, у которой за внешней оболочкой шестнадцати лет просматривались сверкающие молнии внезапно расцветших женских притязаний.
Как только настал день, она послала сообщить сыну, что страдает и просит его зайти к ней.
У себя Екатерина, словно опытный актер в своем театре, была вольна выбирать себе место и командовать ходом спектакля. Она устроится в тени, где будет наполовину невидима; своего собеседника она посадит на освещенное место, где он весь окажется на виду.
Вот почему, вместо того чтобы самой пойти к сыну, она разыграла недомогание и передала просьбу, чтобы тот пришел к ней.
Посланец вернулся и сообщил, что король еще спит.
Екатерина нетерпеливо подождала еще час и направила посланца вновь.
Тот же ответ.
Со все нарастающим нетерпением Екатерина подождала еще час. Король так и не проснулся.
— О! — пробормотала Екатерина. — Сыновья Франции не имеют обыкновения спать так поздно. Сон этот чересчур упрям, чтобы быть естественным.
И она сошла с постели, где до того, наполовину укрытая занавесями полога, пребывала в ожидании и надежде ран зыграть заранее продуманную сцену, и отдала распоряжение, чтобы ее начали одевать.
Мизансцена менялась. Все, что помогало Екатерине в собственных апартаментах, стало бы ей помехой в апартаментах сына. Но она считалась достаточно способной комедианткой, так что перемена места действия ничуть не должна была повлиять на конечный результат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106