злые языки из числа придворных обвиняли ее в нежной привязанности к маршалу де Строцци, сраженному в прошлом году выстрелом из мушкета при осаде Тьонвиля.
Собравшиеся захлопали в ладоши к превеликому смущению госпожи адмиральши, и та, как ни умела владеть собой, невольно залилась краской.
Едва восстановилась тишина, все попросили Пьера де Бурдея, сеньора де Брантома, рассказать какие-нибудь из его галантных анекдотов; его выступление окончилось всеобщим безумным хохотом: кто-то чуть не упал в обморок, кто-то весь извивался от смеха, а кто-то вцепился в соседа, чтобы не свалиться на пол. Из всех уст раздавались выкрики, из всех глаз катились слезы, и все потянулись за платками, восклицая:
— О, довольно, господин де Брантом, смилуйтесь! Довольно! Довольно! Госпожа адмиральша тоже, как и все, зашлась в неодолимом нервном спазме, что зовется смехом, и, как и все, резкими, конвульсивными движениями вытащила из кармана платок.
При этом она одновременно вынула и записку, которую должна была вернуть Дандело, и, когда она поднесла платок к глазам, записка упала на пол.
Как мы уже говорили, рядом с адмиральшей сидел принц Жуэнвиль. Хохоча, откинувшись навзничь, держась за бока, принц, однако, заметил выпавшую из кармана адмиральши записку, надушенную, аккуратно сложенную, шелковистую, — настоящую любовную записку. И тогда г-н де Жуэнвиль, как и все прочие, вынул платок. А потом позволил ему упасть поверх записки, после чего поднял ее вместе с платком.
Затем, удостоверившись, что платок надежно ее скрывает, он сунул и то и другое в карман, рассчитывая в благоприятный момент эту записку прочесть.
Под благоприятным моментом имелось в виду время после ухода адмиральши. Как всегда бывает при приступах радости, горя или смеха, вслед за шумными изъявлениями чувств собравшееся у королевы общество на несколько секунд погрузилось в молчание; в это время пробило полночь.
Бой часов, напоминавший о позднем времени, подсказал адмиральше, что пора вернуть записку Дандело и возвратиться в особняк Колиньи.
И она стала шарить в кармане в поисках записки.
Ее там больше не было.
Затем г-жа де Колиньи последовательно проверила остальные карманы, кошелек, пошарила на груди, но все оказалось тщетно: записка исчезла — или ее украли, или она потеряна, скорее всего именно потеряна.
Адмиральша вновь вытащила платок. И тут ее осенило: должно быть, она уронила записку, когда первый раз вынимала платок из кармана.
Она бросила взгляд на пол — записки там не было. Отодвинула табурет — записка и там не обнаружилась.
Адмиральша почувствовала, как она изменилась в лице.
Господин де Жуэнвиль, следивший за всеми ее уловками, не смог удержаться и спросил:
— Что случилось, госпожа адмиральша? Можно подумать, будто вы что-то ищете!
— Я? Да нет… разве что… Ничего… ничего… Я ничего не потеряла, — поднимаясь, пробормотала адмиральша.
— О Боже мой, дорогая моя, — проговорила Екатерина, — что это с вами происходит? Вы то бледнеете, то краснеете…
— Я не очень хорошо себя чувствую, — встревоженно ответила адмиральша, — и, с позволения вашего величества, желала бы удалиться…
Екатерина перехватила взгляд г-на де Жуэнвиля и поняла, что адмиральше следует предоставить полную свободу.
— Милая моя, Боже меня сохрани удерживать вас — вы ведь так страдаете, — заявила она. — Возвращайтесь домой и позаботьтесь о своем здоровье: оно всем нам так дорого!
У адмиральши почти полностью перехватило дыхание, она безмолвно кивнула и вышла.
Вместе с нею вышли Ронсар, Баиф, Дора, Жодель, Тиар и Белло; они проводили ее, все еще шарившую в карманах, до самого портшеза; затем, удостоверившись, что носильщики направились к особняку Колиньи, шестеро поэтов двинулись по набережным и, рассуждая о риторике и философии, направились на улицу Фоссе-Сен-Виктор, где находился дом Баифа, нечто вроде античной академии, где собирались поэты в определенные дни, а точнее, в определенные ночи, чтобы поговорить о поэзии, а также о прочих литературных и философских материях.
Оставим же их на этом пути, так как они отклонили нас от нити, ведущей через лабиринт политических и любовных интриг, интересных нам, и вернемся в апартаменты Екатерины.
XIII. МАРС И ВЕНЕРА
Стоило адмиральше удалиться, как все, догадываясь, что произошло нечто из ряда вон выходящее, воскликнули в один голос:
— Так что же такое случилось с госпожой адмиральшей?
— Спросите у господина де Жуэнвиля, — ответила королева-мать.
— Как? У вас? — удивился кардинал Лотарингский.
— Говорите, принц, говорите! — воскликнули одновременно все женщины.
— Ей-Богу, сударыни, — ответил принц, — я сам еще не знаю, о чем идет речь. Но, — продолжал он, вынимая записку из кармана, — пусть она заговорит вместо меня.
— Записка! — раздалось со всех сторон.
— Записка! Тепленькая, надушенная, шелковистая, выпавшая… из чьего кармана?
— О принц…
— Догадываетесь?
— Нет; да говорите же!
— Из кармана нашей суровой противницы, госпожи адмиральши!
— А-а, — догадалась Екатерина, — так вот почему вы подали мне знак, чтобы я позволила ей уйти?
— Да, признаюсь в своей нескромности: я торопился узнать, что же содержится в этой записке.
— И что же?
— Мне показалось неуважительным к ее величеству прочесть эту драгоценную записку до того, как ее прочтет королева.
— Тогда подайте ее, принц.
И с почтительным поклоном г-н де Жуэнвиль подал письмо королеве-матери. Все столпились вокруг Екатерины: любопытство перевешивало придворный этикет.
— Сударыни, — обратилась к ним Екатерина, — похоже, в этом письме раскрываются некие семейные тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106