К концу шестого месяца работ первоначальная доля учредителей в двести тысяч франков уже стоила пятьсот тысяч.
Мадлен, если бы он пожелал продать свои акции, получил бы за них два миллиона.
В договоре ни слова не было сказано об Анри, который, по всей видимости, даже и не догадывался о финансовом положении крестного. Однако его жалованье было удвоено, и он, казалось, был полностью удовлетворен этой прибавкой.
Завершив сезон охоты и рыбной ловли, Мадлен, бывая наездами в Париже, продолжал наведываться, правда гораздо реже, к г-ну Пелюшу, чей прием стал несколько сдержаннее из-за отсутствия корзин с дичью, а в особенности из-за того молчания, которое Кассий хранил о своем крестнике, молчания, которое, на взгляд г-на Пелюша, было совершенно неприличным.
Но, настойчиво побуждаемый Мадленом, который рисовал ему великолепную картину будущей охоты, г-н Пелюш, в конце концов, к своему огромному удовольствию, дал твердое обещание Мадлену участвовать в продуктивном состязании по уничтожению кабанов, косуль, фазанов в лесу Вути, кроликов и куропаток на равнине Норуа и кроликов на плато Порт-о-Перша.
Труднее Мадлену было добиться, чтобы Камилла сопровождала отца; но тем не менее и это уже было почти обещано. Что касается г-жи Пелюш, то она заявила, что магазин не может оставаться без хозяев, и поэтому кто-то должен принести себя в жертву, а поскольку всегда приходилось жертвовать чем-то ей, то вполне естественно было, что и на этот раз дома останется она.
Все это было сказано тем язвительным тоном, которым г-жа Пелюш так умело пользовалась в тех случаях, когда любовь Пелюша к дочери брала верх над его снисходительностью к желаниям супруги.
Как бы ни оберегал г-н Пелюш свое достоинство офицера гражданского ополчения и как бы умело ни скрывал он свою почти детскую радость, охватывавшую его при одной мысли о приближении дня, способного вновь подарить ему наслаждения охоты, последнюю неделю августа хозяин «Королевы цветов» пребывал в лихорадочном возбуждении, вызывавшем у Камиллы безумную радость, а у г-жи Пелюш — неистовую зависть. Она уже говорила не о себе — о том, что она будет не только покинута, но и забыта, причем одному Богу известно, на какое время, — но об охлаждении у г-на Пелюша интереса к серьезным делам, охлаждении, свидетельствующем о роковом стремлении у него последовать примеру его друга Мадлена; однако г-н Пелюш лучше, чем кто-либо, знал предсказания, которые он сам делал о несчастной участи своего друга, уготованной Кассию в последние годы его жизни, предсказания, которые неминуемо должны были сбыться из-за его многочисленных наездов в Париж и его немыслимых трат на наемные экипажи и посыльных.
На следующий год должно было стать ясно, устоит ли ферма, раздавленная ипотекой, перед этой безумной расточительностью.
Господин Пелюш мысленно делал эти предсказания, заполняя свои сумки дробью, пороховницу — порохом, дорожную фляжку — водкой. Он одну за другой брал на мушку ружья барышень из магазина и оставался глух к их крикам ужаса. Он вынудил Камиллу привести Блиду, ее верную подругу, ее наперсницу, ее единственное утешение, чтобы та служила мишенью для его незаряженного ружья.
И наконец, что бы там ни говорила г-жа Пелюш о грозящих расходах и о насмешках, ждущих его, г-н Пелюш отправился в полицию за разрешением на ношение оружия, повесив ружье на плечо и взяв в руки удостоверение кавалера Почетного легиона.
В свою очередь Мадлен сделал все возможное, чтобы придать началу этого охотничьего сезона подлинную торжественность. Кроме двенадцати фазаньих курочек и четырех петухов, выпущенных им в лесок Вути, он расселил еще двести молодых фазанов, которые были высижены курами и которых он выкормил муравьиными яйцами; наконец, вокруг этого переполненного дичью заповедника он посеял гречиху, чтобы фазаны, находя поблизости свое излюбленное зерно, даже и не помышляли бы отправляться на пастбище.
Что касается плато, то не было никакой необходимости заселять его кроликами. Чем больше их там отстреливали, тем больше их там становилось, и работы в каменоломне не заставили этих дерзких соседей покинуть ни пяди зарослей вереска или хотя бы одного колючего куста.
И вот наступило 31 августа.
Все постоянные гости были приглашены на 1 сентября в семь часов утра; открытие сезона приходилось на воскресенье. Только один г-н Пелюш должен был прибыть накануне и заночевать в доме, и 29-го, в четверг, он объявил в письме, что если, полагаясь на обещание Мадлена, молодые люди не скажут друг другу ни единого слова о любви, то в семь утра он сядет в дилижанс и прибудет в Виллер-Котре в два часа дня. Он не смел надеяться, что Мадлен, столь занятый накануне охоты, приедет его встречать. Однако Камилла, вежливо добавлял г-н Пелюш, была бы весьма счастлива увидеть своего крестного на целый час раньше.
Письмо г-на Пелюша было пересказано Анри, и молодой человек с печальным видом, но без малейших возражений поклялся Мадлену, что Камилла не услышит от него ни единого слова, способного оскорбить отцовскую щепетильность.
В пятницу в половине второго Мадлен запряг лошадь в повозку и отправился в Виллер-Котре.
Было несколько минут третьего, когда в конце Суасрнской улицы послышался грохот колес тяжелой кареты. Мадлен, не желавший ни на секунду оттягивать радостный миг встречи двух любящих сердец, ждал путешественников на почтовой станции, не распрягая лошадь, чтобы его друг с дочерью, выйдя из дилижанса, могли бы тут же сесть в повозку. Еще издали он заметил два лица, показавшиеся в окнах кареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166