— Чума меня возьми! Будьте покойны, монсиньор, — подхватил невозмутимый комедиант, — кто-кто, а я слишком хорошо знаю, скольким обязан своим придворным собратьям, чтобы отбивать у них хлеб… Нет, я актер на первые роли, а лакеев оставляю всем желающим.
— На первые роли в трагедиях или в комедиях? — осведомился Лоренцо.
— Без различия.
— И какие же ты уже играл? Ну, отвечай…
— Я сыграл при дворе нашего доброго папы Климента Седьмого, питавшего столь необыкновенную дружбу к вам, монсиньор, роль Каллимако в «Мандрагоре», и Бенвенуто Челлини, который был на том представлении, сможет засвидетельствовать вам, какую я вызвал бурю восторгов; затем в Венеции я исполнял роль Менко Параболано в «Куртизанке», и, если прославленный Микеланджело наберется смелости, чтобы возвратиться во Флоренцию, он скажет вам, что я задумал уморить его со смеху: он на три дня занемог от того, что так веселился в тот вечер; наконец,
в Ферраре я вывел в трагедии «Софронисба» характер тирана, и притом с такой натуральностью, что князь Эрколе д'Эсте, не дождавшись утра, прогнал меня после представления из своих владений, усмотрев в моей игре намеки на его особу, но, по чести сказать, если какие совпадения и встречались, то я их не искал!
— Надо же! Тебя послушать, так ты первейший талант? — промолвил Лоренцино, начав проникаться интересом к болтовне комедианта.
— Испытайте меня, монсиньор, но, если вам угодно увидеть меня в по-настоящему выигрышной роли, позвольте прочесть отрывок из вашей же трагедии «Брут»; замечательное сочинение, признаться, но — увы! — более или менее запрещенное почти во всех краях, где говорят на том языке, на каком оно написано.
— И что же за роль ты отвел себе в этом шедевре? — спросил Лоренцо.
— Per Baccho! note 9 О чем тут спрашивать?.. Роль Брута.
— О-о! Да ты заговорил другим тоном, по которому за целую милю видно республиканца… Ты, случайно, за Брута?
— Я? Ни за Брута, ни за Цезаря: я комедиант, и только! Да здравствуют выигрышные роли! Итак, с вашего позволения, я продекламирую вашей милости, коль уж вы почтили меня своим вниманием, роль Брута.
— Ну, так что же ты мне прочтешь оттуда?
— Главную сцену пятого акта, если не возражаете.
— Это ту, где в конце Брут закалывает Цезаря кинжалом? — уточнил Лоренцино, и неуловимая улыбка скользнула по его губам.
— Именно ее.
— Ну что ж, пусть будет главная сцена.
— Но коль скоро ваша милость изъявляет желание, чтоб я развернулся в полную силу, прикажите кому-нибудь подавать мне реплики либо соблаговолите сделать это сами, — попросил комедиант.
— Изволь, — согласился Лоренцино, — хотя я слегка подзабыл написанные раньше трагедии, вынашивая замысел новой, которую создаю сейчас… Ах! Вот для нее-то мне и надобен актер! — добавил он со вздохом.
— Он перед вами! — воскликнул комедиант. — Вы только послушайте меня и сами увидите, на что я способен.
— Слушаю.
— Итак, мы с вами в вестибюле сената, а тут вот — статуя Помпея. Вы будете Цезарь, я — Брут; вы идете с площади, я поджидаю вас здесь. Мизансцена вас устраивает монсиньор?
— Вполне.
— Минуточку терпения, я облачусь в тогу. Добросовестный комедиант завернулся в плащ и, сделал шаг к Лоренцино, начал:
Комедиант: Привет, о Цезарь! Мне…
Лоренцино: Я весь вниманье, Брут.
Комедиант: Сегодня я решил тебя дождаться тут.
Лоренцино: Коль ты сторонник мой — я награжден судьбою.
Комедиант: Ошибся, Цезарь, ты: проситель пред тобою.
Лоренцино: Проситель? Ты? О чем?
Комедиант:
Как ведомо тебе,
Боренье двух начал живет в любой судьбе,
Всегда добро и зло между собою в споре,
И дни печальные за радостными вскоре
Идут привычно, как за осенью зима,
Как ночь идет за днем и как за светом — тьма.
Но гонит зависть нас — оспоришь ты едва ли —
Переступить предел, что боги начертали.
Будь трижды гений тот, кто перешел его, —
Он тут же светоча лишится своего
И, факел гаснущий в бессилии сжимая,
Застынет, ослеплен, у гибельного края.
Низвергнет дерзкого неверный шаг один
В пучину смертную с сияющих вершин.
О, выслушай, молю бессмертными богами!
Ждет темнота тебя — теряет светоч пламя…
Лоренцино
Да, так закон для всех решает наперед;
Но счастье нам судьба по-разному дает:
Решительный хотел великим стать — и стал им,
А нерешительный так и остался малым.
Есть голос тайный; он — сумей его найти! —
Велит змее: «Ползи!», велит орлу: «Лети!»
И мне он говорит: «Могучими руками
В постройку славную вложи последний камень,
Пусть рукоплещет мир творенью твоему,
Ведь не было еще подобного ему».
Комедиант
Чего же Цезарю еще недоставало?
Покорны бритты нам, сдались на милость галлы,
Сидит в наморднике надменный Карфаген
И воет на цепи, оплакивая плен.
Волчица римская, урча, грызет Египет,
Конями нашими Евфрат державный выпит.
Кто возразит тебе? Кто встанет на пути?
Вчерашних бунтарей смиренней не найти.
Надежда, страх, любовь или расчет бездушный —
Закону твоему, о Цезарь, все послушно.
Победный твой орел вознесся выше туч,
На солнце он глядит, и грозен и могуч.
Чего тебе еще, скажи мне, не хватает?
Божественным тебя при жизни называют.
Нет, Цезарь, ты не прав, наказывая Рим
За то, что он сумел создать тебя таким.
Лоренцино
Рим, чьим ходатаем ты рьяно выступаешь,
Не скажет так вовек, и ты об этом знаешь.
А скажет эта знать: как не глумиться ей
Над именем моим и славою моей?
Ведь это мне она по дьвольскому плану
На битву вывела соперника-титана;
Фарсальские поля, поверженный Помпеи —
Так оскорбил я знать и стал опасен ей.
Нет, сам ты знаешь, Брут, богов священна воля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36