Через четверть часа у Марии были стихи.
«Подождите, — обратился я к ней. — Можно сделать кое-что получше».
«И что же?»
«Запишите саму эту песню».
«И что дальше?»
«Я сочиню припев, который будет повторяться хором».
«И что дальше?»
«Фердинан тотчас же напишет музыку».
«И что дальше?»
«А дальше вот что. Вы споете соло, а все наши матросы подхватят припев хором».
«Вот как! А ведь это мысль».
«Иногда случается, что мне в голову приходят мысли. Свидетельство тому то, что я вам высказал вчера».
«Где же?»
«На берегу моря».
«И что вы высказали?»
«То, что вы делаете глупость, выходя замуж».
«Не будем больше говорить об этом. Иначе совершим еще одну глупость».
«Да, но, по крайней мере, она не будет непоправимой».
«Почему?»
«Потому что мы не будем настолько глупы, чтобы пожениться».
«Вы безнравственный человек! Оставьте меня».
«Запишите слова и выучите мелодию».
«О, мелодию я уже знаю».
Она стала ее напевать.
«Видите, — сказал я, — на вас уже подействовало».
«Не беспокойтесь обо мне, а займитесь лучше сочинением припева».
Я сочинил припев из двух итальянских стихов, подходящих по смыслу к песне.
После этого я отнес стихи капитану, чтобы он переложил их на сицилийское наречие.
Это не заняло много времени. На Сицилии, как и в Калабрии, каждый — поэт и музыкант.
Стихи на сицилийском наречии я отнес Фердинану, а он сразу положил их на музыку.
«Внимание!» — обратился я к гребцам.
Фердинан поднялся и предложил им повторить припев.
Мария подошла к ним и, стоя на палубе, подняв глаза к небу, запела мелодичную кантилену.
Первый куплет закончился, и матросы удивительно слажено исполнили припев.
Мария продолжила петь.
Невозможно передать всей прелести этой сцены. Рулевой лежал на крыше каюты и совершенно забыл о руле. Матросы освободили руки, чтобы аплодировать, опустив весла к ногам и придерживая их коленями. А мы смотрели на Марию: Фердинан — с неописуемой любовью, я — с настоящим восхищением.
И только Пьетро, который вылез из люка, держа по тарелке в каждой руке и прижав хлеб рукой, смог вывести нас из созерцательного состояния.
Матросы услужливо растянули для нас парус; в его тени мы и устроились обедать.
После обеда я оставил Фердинана беседовать с Марией, а сам направился к рулевому.
«Так что же, — обратился я к нему, — этот замечательный ветер, кажется, не торопится?»
«Вы хорошо пообедали?» — спросил рулевой.
«Очень хорошо».
«Ну так позвольте мне дать вам совет — поужинайте еще лучше».
«Почему же?»
«Потому что завтра вам не удастся ни пообедать, ни поужинать».
«Да вы шутите».
«Мои товарищи, должно быть, сказали вам уже, что я никогда не шучу».
«И вы, пророк, говорите, что…»
«Я говорю, что нам очень повезет, если сегодня ночью нас не ждет дождище».
«Почему же тогда нельзя с помощью весел добраться до какой-нибудь бухточки на побережье Калабрии?»
Нунцио бросил взгляд на береговую линию Пестума, виднеющуюся слева от нас тонкой волнистой полосой лазури.
Опустив голову, он ответил:
«У нас уже нет времени, для этого необходимо десять — двенадцать часов».
«А этому урагану… сколько ему потребуется часов, чтобы достичь нас?»
«Семь или восемь».
Я достал часы.
«Значит, это произойдет в девять часов?»
«Да, к этому времени, — отозвался Нунцио, — через час или полтора после „Аве Мария“… Но не говорите ничего Об этом, не нужно заранее беспокоить даму».
«Старина, — засмеялся я, — у тебя слабость к ней».
«Я не понимаю», — ответил он.
«Я говорю, что ты влюблен в нашу прекрасную путеше-етвенницу, вот что».
«Да, но так, как я влюблен в Мадонну».
И он поклонился, как кланяются, проходя перед иконой.
Я вернулся к своим попутчикам. День прошел в игре на гитаре и пении. Я читал стихи Гюго, Ламартина и Огюста Барбье и слышал, как матросы, которые не понимали меня и думали, что я сочиняю, а не повторяю по памяти, называли меня импровизатором.
Это внушало им большое уважение ко мне, ведь в Неаполе импровизатор — это полубог, а на Сицилии — настоящее божество.
Во второй половине дня небо, до того такое прозрачное и голубое, стало понемногу меняться. Небесный свод начал принимать молочную и нездоровую окраску, солнце спряталось за облаками, похожими на испарения Понтийских болот.
Настало время «Аве Мария». Рулевой поднял сына капитана и поставил его на колени на крыше каюты. И ребенок прочитал для него и для нас эту вечернюю молитву, так торжественно звучащую в Италии, а в море — еще торжественнее, чем где бы то ни было.
В то время, когда мальчик читал молитву, появилось огромное черное облако — его двигал юго-западный ветер.
Это шел дождище, предсказанный Нунцио.
Когда закончилась молитва, он взял меня за локоть, приставив палец к своим губам.
«Я вижу, черт возьми!» — ответил я.
Время от времени матросы и сам капитан посматривали в сторону быстро приближающегося облака, раскинувшегося, как гигантский орел, одним крылом на север, другим — на юг.
Луна то появлялась, то скрывалась за тусклым облаком, которое вскоре должна была накрыть стремительно надвигающаяся туча.
Иногда чрево этой тучи раскалывалось и из густого мрака вырывалась, словно огненная змея, молния.
Раскатов грома еще не было слышно, но уже чувствовалось его приближение.
И хотя не было заметно никаких порывов ветра, море заплескалось так, словно столкнулись огнедышащие недра Везувия и Этны, заставив его задрожать.
Вскоре на горизонте, откуда появилась туча, мы заметили приближающуюся с такой же скоростью полосу пены, а кое-где на поверхности волн можно было наблюдать своего рода содрогания, которые моряки называют «кошачьими лапками».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49