— Помилуйте! Если б я сердился на барона Каноля, то пригласил бы его стреляться или резаться, а он такой добрый малый, что никогда не отказывается от подобных предложений.
— Значит, я должен верить той причине, которую вы мне сказали?
— По моему мнению, лучше вы ничего не можете сделать.
— Хорошо! У вас письмо, которым доказывается неверность госпожи Лартиг?
— Вот оно. Позвольте без упрека заметить, что я показываю его вам во второй раз.
Старый дворянин издалека бросил печальный взгляд на тонкую бумагу, сквозь которую можно было видеть черные буквы.
Юноша медленно развернул письмо.
— Вы узнаете почерк?
— Да.
— Так пожалуйте мне бланк, я отдам письмо.
— Сейчас. Еще один вопрос.
— Говорите.
Юноша спокойно сложил письмо и положил в карман.
— Как вы достали эту записку?
— Извольте, скажу.
— Я слушаю.
— Вы, вероятно, знаете, что расточительное управление герцога д'Эпернона наделало ему много хлопот в Гиенне!
— Знаю. Дальше.
— Вы также знаете, что страшно скаредное управление кардинала Мазарини наделало ему много хлопот в столице, в Париже!
— Но какое нам дело до кардинала Мазарини и до герцога д'Эпернона?
— Погодите. Из этих противоположных управлений вышло что-то, очень похожее на общую войну, в которой каждый принимает участие. Теперь Мазарини воюет за королеву, герцог д'Эпернон за короля, коадъютор за Бофора, Бофор за госпожу Монбазон, Ларошфуко за герцогиню де Лонгвиль, герцог Орлеанский за девицу Сойон, Парламент за народ, наконец, принца Конде, воевавшего за Францию, посадили в тюрьму. А я ничего не выиграл бы, если б сражался за королеву, короля, коадъютора, Бофора, или за госпожу Монбазон, Лонгвиль и Сойон, или за народ и за Францию, поэтому мне пришло в голову не примыкать ни к одной из этих партий, а следовать за той, к которой почувствую минутное влечение. Стало быть, моя задача все делать кстати. Что скажете вы об этой моей идее?
— Она замысловата.
— Поэтому я собрал армию. Извольте взглянуть, она стоит на берегах Дордони.
— Пять человек! .. Не худо!
— У меня одним человеком больше, чем у вас, стало быть, вам неприлично презирать мою армию.
— Уж очень плохо одета она, — сказал синий плащ, бывший в дурном расположении духа и потому готовый все бранить.
— Правда, — продолжал юноша, — они очень похожи на товарищей Фальстафа… Фальстаф, английский джентльмен, мой приятель… Но сегодня вечером я одену их в новое платье, и если вы встретите их завтра, то увидите, что они действительно красавцы.
— Мне нет дела до ваших людей, вернемся к вам.
— Извольте. Ведя войну собственно для себя, мы встретили сборщика податей, который переезжал из села в село для наполнения кошелька его королевского величества; пока ему следовало еще собирать деньги, мы верно охраняли его; и признаюсь, видя его толстейший кошель, я хотел пристать к партии короля. Но события чертовски запутали дело: общая ненависть к кардиналу Мазарини, жалобы со всех сторон на герцога д'Эпернона заставили нас одуматься. Мы подумали, что много, очень много хорошего в партии принцев и прилепились к ней всей душой. Сборщик кончал поручение, ему данное, в этом маленьком уединенном домике, который вы видите вон там между тополями и дубами.
— В доме Наноны! — прошептал синий плащ. — Да, вижу.
— Мы дождались его выхода, пошли за ним, как в первые пять дней, переправились вместе с ним через Дордонь недалеко от Сен-Мишели, и когда мы выехали на середину реки, я сообщил о перемене наших политических мнений и просил его, с возможною учтивостью, отдать нам собранные им деньги. Поверите ли, милостивый государь, он отказал нам. Товарищи мои принялись обыскивать его, он кричал, как сумасшедший. Помощник мой, человек чрезвычайно находчивый, — вот он там, в красном плаще, держит мою лошадь, — заметил, что вода, не пропуская воздуха, не пропускает также и звуков. Эту физическую аксиому я понял, потому что я медик, и похвалил ее. Тогда тот, кто подал нам благой совет, опустил голову сборщика в воду не более как на один фут. Действительно, сборщик перестал кричать, или, лучше сказать, мы уже не слыхали его криков. Мы могли именем принцев взять у него все деньги и всю его переписку. Я отдал деньги моим солдатам, которые, как вы справедливо заметили, крайне нуждались в новых мундирах, а себе оставил письма, между прочими и это. Кажется, почтенный сборщик служил любовным послом у госпожи Лартиг.
— Правда, — прошептал синий плащ, — если не ошибаюсь, он был предан Наноне. А что же случилось с подлецом?
— Вы увидите, что мы прекрасно сделали, погрузив его в воду, этого подлеца, как вы его называете. Иначе он поднял бы на нас весь мир. Представьте себе, когда мы вытащили его из реки, он уже умер от злости, хотя лежал в воде не более четверти часа.
— И вы опять опустили его туда же?
— Именно так.
— Но если вы его утопили, то…
— Я не говорил, что мы его утопили.
— Не станем спорить о словах… Если посол умер…
— Это другое дело: он точно умер…
— Значит, Каноль ничего не знает и, само собою разумеется, не придет на свидание.
— Позвольте, я веду войну с державами, а не с частными людьми. Каноль получил копию записки, которая к нему следовала. Я только подумал, что автограф может иметь цену, и потому приберег его.
— Что подумает он, когда увидит незнакомую руку?
— Что особа, приглашающая его на свидание, для предосторожности поручила кому-нибудь другому написать эту записку.
Незнакомец с удивлением взглянул на Ковиньяка. Он удивлялся его бесстыдству и находчивости.
Он пытался напугать бесстрашного рыцаря:
— Стало быть, вы никогда не думаете о местном правительстве, о следствии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24