— Да, я должен был употребить другое выражение и сказать: не угадал ли он вас?
— В самом деле, — отвечал виконт, — он рассматривал меня пристально.
Ришон улыбнулся.
— Как не смотреть пристально! — сказал он. — Не всякий день встречаются виконты вашего рода.
— Барон, кажется мне, превеселый человек, — начал виконт, помолчав несколько секунд.
— Превеселый и предобрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди, не знающие середины: они или очень хороши, или очень дурны. Барон принадлежит к числу первых. В любви и на войне он франт и бесстрашный воин, мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли… Случай свел вас с ним, так вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.
Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.
— Боже мой, — сказал Ришон с раздумьем, которое часто встречается в людях хорошей организации, — а мы разве серьезные и разумные, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламенник междоусобной войны? Разве коадъютор — человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор — человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем! Разве герцогиня де Шеврез — серьезная женщина? А она назначает и отставляет министров! Разве герцогиня де Лонгвилль — серьезная женщина? А она три месяца царствовала в Парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде — серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только платьями, нарядами и бриллиантами. Разве герцог Энгиенский — серьезный начальник партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы? Наконец, и я,
— если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен,
— разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки шпагу, я храбро надел ее и начал выдавать себя за воина! Однако же сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, составляет отряд, собирает четыреста или пятьсот человек и будет в свою очередь играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро произведут его в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня располагать судьбою Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако же я буду почитать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…
— И тогда, — прибавил виконт, — горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…
— Героем или изменником, смотря по тому, что мы тогда будем — слабейшие или сильнейшие. При том кардинале, при Ришелье, я подумал бы об этом хорошенько, потому что жертвовал бы головою.
— Помилуйте, Ришон, неужели подобные причины могут удержать вас? Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…
— Ах, разумеется, — сказал Ришон, выразительно пожав плечами, — я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными блестящими глазами и голубою лентою, кричал звонким голосом, закручивая усы: «Король смотрит на вас, вперед, господа! » Но мне придется увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, и кричать солдатам: «Стреляй по королю французскому! .. » Ну, виконт, — продолжал Ришон, покачивая головою, — я боюсь, что струшу в эту минуту и выстрелю мимо.
— Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о том, что может быть худшего? Любезный Ришон, междоусобная война страшное зло, но иногда необходима.
— Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра убить Каноля, когда я так дружески и с таким удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым сам смеется? Однако же это дело очень возможное…
Виконт вздрогнул от ужаса.
— Или, может быть, — продолжал Ришон, — я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, вы не понимаете войны, вы видите только море интриг и бросаетесь в него, как в свою родную стихию. Третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мною, что в той высокой сфере, где вы живете, ружейные выстрелы, которые нас убивают, кажутся вам простым потешным огнем.
— Право, Ришон, — сказал виконт, — вы пугаете меня, и если бы я не был уверен, что вы должны охранять меня, так не смел бы пуститься в дорогу. Но под вашей защитой, — прибавил юноша, подавая маленькую ручку свою партизану, — я ничего не боюсь.
— Под моей защитой! — повторил Ришон. — Да, вы заставили меня вспомнить об этом. Надобно вам будет обойтись без моей защиты, виконт, предположения наши изменились.
— Разве вы не поедете со мною в Шантильи?
— Я должен был вернуться туда в том случае, если бы не был нужен здесь. Но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из крепости. Кажется, хотят отнять ее у нас.
Виконт вскрикнул от страха.
— Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который в тысячу раз еще трусливее меня? Проехать пол-Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам, я умру от страха прежде, чем доеду.
— Ах, виконт! — вскричал Ришон с громким хохотом. — Вы, стало быть, забыли, что на вас висит шпага!
— Хохочите сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.
— Делайте, что вам угодно, виконт, — отвечал Ришон с притворною важностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24