Одевшись, Гастон решил составить окончательное мнение о характере капитана Ла Жонкьера, просмотрев его библиотеку. Она состояла из книг трех родов: книги непристойные, книги по арифметике и книги научные. Среди последних особенно выделялся своим переплетом «Совершенный старшина», да и перечитывали его, видимо, бесконечно; затем шли записки самого капитана, естественно расходные, содержавшиеся в полном порядке, как и следовало полковому фурьеру. Одним словом, всякий вздор. И Гастон подумал, что, может быть, это маска, которую капитан надел подобно Фиеско, чтобы скрыть свое истинное лицо.
Во время этого тщательного осмотра Тапен ввел в комнату какого-то человека, доложил о нем и тут же скромно оставил его наедине с шевалье. Не успела затвориться дверь, как человек этот подошел к Гастону и сообщил ему, что капитан Ла Жонкьер не смог прийти сам и послал его вместо себя. Гастон потребовал доказательств. Незнакомец сначала вынул письмо капитана, написанное точно в тех же выражениях и той же рукой, что и образчик, который остался у шевалье, а вслед за письмом — половину золотого. Гастон тут же признал, что это и есть посланец, которого он ждал, и последовал за ним без дальнейших околичностей. Они сели в тщательно закрытый экипаж, что само по себе, если иметь в виду цель поездки, совсем не было удивительным. Гастон видел, что они переехали через реку по Новому мосту и направились вдоль набережной. Вскоре они оказались на Паромной улице и он перестал что-либо видеть вообще, но тут карета остановилась во дворе какого-то особняка. И сразу же, даже без просьбы Гастона, его спутник вынул из кармана вырезанный листок бумаги с именем шевалье, и, таким образом, если у того и оставались какие-то сомнения, они окончательно рассеялись.
Дверца открылась, Гастон и его спутник вышли, поднялись по четырем ступеням на крыльцо и очутились в просторном коридоре, который опоясывал единственную комнату особняка. Прежде чем приподнять портьеру, которой была занавешена одна из дверей, Гастон обернулся, чтобы увидеть своего провожатого, но тот уже исчез.
Шевалье остался один.
Сердце его сильно забилось: сейчас ему придется вести беседу не с обычным человеком. Это уже не грубое орудие, приведенное в действие чужой силой, это сам мозг заговора, это воплощенный в человеке замысел мятежа, это представитель короля другого государства, и он, представитель Франции, сейчас с ним встретится. Он будет говорить непосредственно с Испанией и должен предложить иностранной державе совместные военные действия против своей родины, он будет на равных представлять свое королевство перед другим королевством.
Где-то в глубине зазвенел колокольчик, и этот звук заставил Гастона вздрогнуть. Шевалье поглядел на себя в зеркало: бледность заливала его лицо. Он прислонился к стене, потому что у него подгибались колени. Тысячи мыслей, неведомых ему прежде, теснились у юноши в голове, но страдания его на этом не кончились. Дверь отворилась, и Гастон очутился лицом к лицу с человеком, в котором он узнал Ла Жонкьера.
— Опять он! — с досадой прошептал шевалье.
Но капитан, несмотря на свой острый и проницательный взгляд, казалось, не заметил облачка, набежавшего на чело шевалье.
— Идемте, шевалье, — сказал он ему, — нас ждут. Сама важность происходящего вдохнула в Гастона силы, и он твердо ступил на ковер, заглушавший звук его шагов. Он и сам казался себе тенью, представшей перед другой тенью.
И в самом деле, спиной к двери, неподвижно и молча, в глубоком кресле сидел, а точнее, был в него погружен, какой-то человек. Видны были только его ноги, одну он закинул на другую. Единственная свеча, горевшая на столе в канделябре, была прикрыта абажуром и хорошо освещала нижнюю часть его тела, а голова и плечи терялись в тени экрана. Гастон нашел, что черты его лица свидетельствуют о честности и благородстве. С первого взгляда дворянин мог признать в нем дворянина, и Гастон сразу понял, что перед ним совсем другой человек, не то, что капитан Ла Жонкьер. Форма рта выражала доброжелательность; глаза были большие и смотрели смело и пристально, как глаза королей и ловчих птиц; на челе читались высокие мысли, а остро очерченный контур нижней части лица свидетельствовал о большой осторожности и твердости, хотя из-за большого кружевного галстука, да еще в такой темноте трудно было что-либо лучше разглядеть.
«Вот это орел, — сказал себе Гастон, — а тот был просто ворон или, в лучшем случае, ястреб».
Капитан Ла Жонкьер стоял в почтительной позе, выставив вперед бедро, чтоб придать себе воинственный вид. Незнакомец некоторое время столь же пристально разглядывал Гастона, как тот его. Шевалье молча поклонился ему, незнакомец встал, с видом большого достоинства кивнул ему головой, подошел к камину и прислонился к нему.
— Этот господин и есть то лицо, о котором я имел честь говорить с вашим сиятельством, — произнес Ла Жонкьер. — Это шевалье Гастон де Шанле.
Незнакомец снова слегка наклонил голову, но не ответил.
— Дьявольщина, — прошептал еле слышно Дюбуа ему на ухо, — если вы с ним не заговорите, он будет молчать.
— Насколько я знаю, господин шевалье прибыл из Бретани? — холодно осведомился герцог.
— Да, монсеньер. Но пусть ваше сиятельство соблаговолит простить меня, господин капитан Ла Жонкьер назвал мое имя, но ваше имя я еще не имею чести знать, Простите мне мою невежливость, но я говорю не от себя, а от всей провинции.
— Вы правы, сударь, — живо прервал его Ла Жонкьер, вытаскивая из портфеля на столе какую-то бумагу, под которой стояла размашистая подпись, скрепленная печатью короля Испании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119