— сказал Талуэ. — Итак, мы приговорены, прекрасно. Теперь скажите, мы можем подать апелляцию?
— Нет, господа, — ответил секретарь.
— В таком случае, вы можете идти, — сказал дю Куэдик. Секретарь поклонился и вышел вместе с сопровождавшей его
стражей; тяжелая дверь камеры с шумом затворилась за ним.
— Ну что же?! — спросил Монлуи, когда они остались одни.
— Ну что же, мы приговорены, — ответил Понкалек. — Я же никогда не говорил, что не будет приговора, я говорил, что казни не будет, вот и все.
— Я держусь того же мнения, — сказал Талуэ. — То, что они учинили, они сделали, чтобы устрашить провинцию и испытать меру ее терпения.
— А впрочем, — сказал дю Куэдик, — нас не казнят, пока регент не подпишет приговор. Итак, если только не прибудет экстренный курьер, нужно два дня, чтобы доехать до Парижа, день, чтобы ознакомиться с делом, и два дня на обратный путь, итого — пять, следовательно, у нас еще есть пять дней; за это время многое может случиться; узнав о приговоре, восстанет вся провинция.
Монлуи покачал головой.
— А потом есть еще Гастон, — продолжал Понкалек, — о котором вы забыли, господа.
— Я боюсь, что Гастон арестован, — сказал Монлуи. — Я знаю Гастона, будь он на свободе, мы бы о нем уже услышали.
— Но ты же не станешь, о провидец несчастий, — сказал Талуэ, — отрицать, по крайней мере, что у нас есть еще несколько дней?
— Кто знает? — проронил Монлуи.
— А потом море, море, черт побери! — воскликнул Понкалек. — Господа, вы забываете, что меня может убить только море.
— Прекрасно, господа, итак, сядем снова за стол, — сказал дю Куэдик, — и выпьем еще по стакану за наше здоровье.
— У нас кончилось вино, — сказал Монлуи, — это плохой знак.
— Ба! В погребе-то оно еще есть, — сказал Понкалек.
И он позвал тюремщика. Тот вошел и, увидев четверых дворян за столом, окинул их удивленным взором.
— Ну как, что нового, метр Кристоф? — спросил Понкалек.
Метр Кристоф был родом из Гера и питал особое почтение к Понкалеку, потому что дядя Понкалека Кризогон был его сеньором.
— Ничего, кроме того, что вы уже знаете, господа, — ответил он.
— Тогда принеси нам вина.
— Они хотят забыться, — сказал, выходя, тюремщик. — Бедняги!
Монлуи один слышал, что сказал Кристоф. Он грустно улыбнулся. Спустя мгновение они услышали шаги. Кто-то поспешно приближался к комнате. Дверь отворилась, и появился Кристоф, но без единой бутылки в руках.
— Ну так что же? — спросил Понкалек. — А где вино, которое мы требовали?
— Хорошая новость! — воскликнул Кристоф, не ответив ему. — Хорошая новость, господа!
— Какая? — спросил, вздрогнув, Монлуи.
— Регент умер?
— Бретань восстала? — добавил дю Куэдик.
— Нет, нет, господа, это я бы не осмелился назвать хорошей новостью.
— Ну так что же? — спросил Понкалек.
— Господин де Шатонёф только что увел сто пятьдесят солдат, которые стояли под ружьем, на Рыночной площади, что всех приводило в ужас; эти сто пятьдесят солдат получили другой приказ и вернулись в казармы.
— Посмотрите, — сказал Монлуи, — я начинаю думать, что это будет не сегодня вечером.
В это время пробило шесть часов.
— Прекрасно, — сказал Понкалек, — хорошая новость не причина, чтобы не утолить жажду. Сходи все же нам за вином.
Кристоф вышел и через десять минут вернулся с бутылкой. Друзья, продолжавшие сидеть за столом, наполнили стаканы.
— За здоровье Гастона! — сказал Понкалек и обменялся взглядом с друзьями, которые одни могли понять этот тост.
И все осушили стаканы, кроме Монлуи, тот, поднеся вино к губам, остановился.
— Ну, — спросил Понкалек, — что случилось?
— Барабан! — ответил Монлуи, протягивая руку в том направлении, в котором слышался звук.
— Ну так что? — сказал Талуэ. — Ты же слышал, что сказал Кристоф, — войска возвращаются в казармы.
— Нет, напротив, они выходят из казармы, это не отбой, а общий сбор.
— Общий сбор?! — воскликнул Талуэ. — Что бы это, черт возьми, значило?
— Ничего хорошего, — ответил Монлуи, качая головой.
— Кристоф! — позвал Понкалек, поворачиваясь к тюремщику.
— Да, господа, сейчас вы узнаете, что это значит, — ответил тот, — я через минуту вернусь.
И он поспешно вышел из комнаты, не забыв, однако, тщательно запереть за собой дверь.
Четверо друзей сидели молча и в тревоге ждали его возвращения. Через десять минут дверь отворилась, и появился бледный от ужаса тюремщик.
— Во двор замка только что въехал курьер, он прискакал из Парижа и передал депеши, и тотчас же были усилены вооруженные посты и в казармах забили барабаны.
— О! Это касается нас, — сказал Монлуи.
— Кто-то поднимается по лестнице! — прошептал тюремщик, он дрожал сильнее и был испуган больше, чем те, к кому он обращался.
И в самом деле, в коридоре застучали приклады мушкетов и послышались голоса явно спешивших людей.
Дверь опять отворилась, и снова появился секретарь суда.
— Господа, — сказал он, — сколько времени вам нужно, чтобы привести в порядок свои земные дела перед тем, как будет исполнен вынесенный вам приговор?
Ужас охватил всех присутствующих.
— Мне нужно столько времени, — сказал Монлуи, — сколько займет отправить приговор в Париж и привезти его обратно с подписью регента.
— Мне нужно, — сказал Талуэ, — столько времени, сколько нужно суду, чтобы раскаяться в совершенной несправедливости.
— Ну а я, — сказал дю Куэдик, — я бы хотел, чтобы министру в Париже хватило времени заменить наш приговор на недельное тюремное заключение, которое мы заслужили за то, что действовали несколько легкомысленно.
— А вы, сударь, — обратился секретарь к молчавшему Понкалеку, — что просите вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119