— Чего я желаю, госпожа моя? Разве вы этого не знаете? Осмелюсь ли я повторить то, о чем столько раз упоминал в своих письмах?
— В ваших письмах! — воскликнула удивленная королева. — Вы мне писали?
— Боже мой, ваше величество, неужели вы не получали их? И разве не по вашему приказу я оказался здесь?
— Конечно, вас привели сюда по моему приказу, но что касается ваших писем, я не видела ни одного из них.
— О, несчастный! Как я ошибся!
— Объяснитесь, кузен, я вас не понимаю, но хочу и должна понять. Меня бросает в дрожь от страшных подозрений. За всем этим скрывается ужасная интрига, я вижу пропасть, куда нас хотят столкнуть. Говорите же, я требую, слышите! И будьте откровенны. Если есть средство, чтобы избежать беды, оно — в искренности. Зачем вы сюда пришли?
Принц готов был провалиться сквозь землю. Этот уверенный голос, этот чистый и целомудренный взгляд принадлежали не женщине, не королеве, впервые принимающей у себя любовника и склонной объявить ему, что любит его. Принц вдруг осознал, что попал в адскую ловушку, и одновременно понял, что единственным способом избежать ее станет откровенное признание; но при этом все его радужные надежды улетучивались, как стая белых голубей в заоблачные дали, где он парил до сих пор и откуда им уже не суждено вернуться. Проводив свои мечты взглядом, принц вздохнул:
— О ваше величество, простите меня! Я слишком страдаю и не в состоянии говорить.
— По крайней мере ответьте на мои вопросы, кузен. Чего вы хотели от меня?
— Видеть вас, ваше величество.
— Зачем? Вы же видите меня каждый день, и не было необходимости выбирать такой поздний час.
— Видеть вас… одну.
— О! С какой же целью?
— Ваше величество, если вы не знаете, я никогда не осмелюсь вам это сказать.
— О Боже! Возможно ли! Вы, кузен, дерзнули… вы подумали?..
— Простите, ваше величество!.. Простите, моя королева!..
— Ну так ответьте мне, я должна знать все. Продолжим ужасный допрос, тягостный для нас двоих. Вы писали мне часто?
— Да, госпожа… почти каждый день в течение полугода.
— О Святая Дева!.. Я догадываюсь, что было в этих письмах… Кому вы вручали их?
— Графине фон Берлепш.
— Негодная! Она мне о них никогда не говорила. Графиня передавала вам ответы?
— Устные.
— И как же вы осмелились предложить такую роль моей гувернантке? Почему она стала поощрять вас?
— Ни она, ни я здесь ни при чем, все устроил граф фон Мансфрельд.
— Что? Граф фон Мансфельд? Еще один персонаж в этом романе? Чудовищно! Граф фон Мансфельд! И какое отношение он имеет к вам и к госпоже фон Берлепш? В голове не укладывается, все смешалось.
— Осмелюсь ли я, ваше величество, признаться во всем? Я действительно виновен. Однако не настолько, как может показаться. Я сопротивлялся, отказывался и явился сюда, так сказать, поневоле, не понимая, куда я иду. Однако моя любовь просветила меня: еще сегодня утром, когда мне сообщили, что вы ждете меня, известие о свидании, прозвучавшее из уст такого человека, показалось мне подозрительным. Я испугался, не понимая почему, и отказался идти, даже угрожал ему! Но граф успокоил меня, поклявшись честью, что стремится защитить вас, уберечь от опасности и готов бороться против всех, кто посмеет нападать на вас… И я пришел.
— Меня хотят погубить, нет никакого сомнения, а вы — орудие моей гибели. Скоро вернется король, в его глазах я буду выглядеть виновной, нас разлучат, меня отнимут у него, и на мое место поставят другую, более покорную и готовую плести интриги, меня же обвинят, уличат в преступлении, от которого я так далека и мыслями и душой. О! Я сойду с ума! Где эта презренная Берлепш? Пусть она придет и объяснится! Может быть, мы узнаем…
Она быстро встала, открыла дверь в коридор, соединяющий их покои и сдавленным голосом позвала гувернантку; охваченная страхом графиня тут же явилась и по искаженному лицу королевы поняла, что случилась нежданная беда. Она, видно, была так ослеплена желанием угодить своей воспитаннице и страстью к деньгам, что ничего не боялась. Королева не могла простить ей писем и ответов на них; она считала себя опозоренной, ибо то, что для женщины любого сословия является серьезным проступком, для королевы нередко становится вопросом жизни и смерти. Только пламенная страсть королевы к принцу могла оправдать гувернантку в ее глазах, а несчастная Берлепш верила в эту страсть и действовала в соответствии со своим убеждением. Но одного взгляда на Анну и Дармштадта было ей достаточно, чтобы понять, как она ошибалась.
— Ты, Берлепш, воспитывала меня и относилась ко мне как к дочери, так ответь же, чего ты добивалась? Что ты наделала? В какую пропасть ты меня столкнула? Отвечай! Я должна это знать хотя бы для того, чтобы положить этому конец, если еще не поздно.
— Я столкнула вас в пропасть, моя госпожа? Скорее я сама бы бросилась туда, пожертвовав жизнью для вашего спасения… Я думала… я просто решила…
— Что же?
— Я решила, что вы любите вашего кузена, не осмеливаясь ни сказать, ни показать этого; я думала, что вы несчастны, и хотела оказать вам услугу без вашего на то позволения.
— О Берлепш! Ты…
— Ваше величество, простите меня, если я плохо поступила, но моя преданность…
— И какое отношение ко всему этому имеет граф фон Мансфельд?
— Граф фон Мансфельд, госпожа?
— Да, граф фон Мансфельд. Что вы сказали ему? Чего он хотел? Говорите, отвечайте побыстрее, проясним путаницу, если это возможно.
— Госпожа, граф фон Мансфельд почтительнейше предан вам; так же как и я, он хотел видеть вас счастливой; он лишь согласился с моей точкой зрения, вот и все.
— И вы сказали ему, что я люблю моего кузена?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165